Но если Володимир принял от Византии её веру, то и византийцы, придя на Русь, приняли от князя его старую веру в то, что веселие Руси — пити. А посему: «По вся дни недели устави на дворе в гридьнице пир творити и приходити боляром, и гридем, и соцькым, и десятьскым, и нарочитым мужам при князи и без князя, бываше множество от мяс, от скота и от зверины, бяше по изобилью от всего… А перцу выходило колода без князя, а при князе три колоды в неделю, а колода восемь бочек…»
Среди забот этих и дел великих и праздников не забывал князь своей Оленушки и потому «повеле всякому нищему и убогому приходити на двор княж и взимати всякую потребу, питьё и яденье и от скотьниц — кунами (от ключниц деньгами). Строи же и сё, рек: яко немощнии и больнии не могут долести двора моего, повеле пристроити кола (телеги), и вскладаше хлебы, мяса, рыбы, овощь разноличный, мёд в бчелках, а в другых квас, возити по городу, въпрашающим: кде больний и нищ, не могы ходити? Тем раздаваху на потребу…»
И когда видел он радость нищеты киевской, на голубые, масленые очи его выступали слезы и ещё ярче, ещё теплее поминал он свою черничку милую. Княгини же своей он не любил: она была и душой и телом чистый вот сухарь, а князь Володимир больше всего на свете благодушество любил. Но он стыдился этого своего нехристианского чувства к своей «водимой» и всячески скрывал его[12].
Летят стрелы каленыя, гримлют слабли о шеломы, трещат копиа харалужныя и глаголят стязи в поле незнаеме…
Русская Церковь быстро стала обзаводиться собственными святыми. Она завела даже праздники греческим святыням, не существовавшие у самих греков: каши маслом не испортишь. Очень ратовали попики против игрищ поганьских и скакания и тех, кто сказки сказывает небылые. И хотя и дома дела им было по горло, они начинали уже восставать и против латины… Народ весьма не любил батюшек и при встрече с ними торопился спрятаться в конопель или хотя бы даже и в крапиву. «Аще кто узрящеть попа, чернца или черницю, то возвращают ся вспять, — упрекали батюшки паству свою и вопрошали: — Не поганьски ли то творим?» Но пастве было безразлично, поганьски или не поганьски, — только бы подальше…
Володимир не только не трогал инородцев — нельзя же было поднять против себя всех сразу, — но даже и к Господину Великому Новгороду приступить с новой верой сразу не решался: буйные озорники могли натворить больших дел и увлечь, пожалуй, за собой и всю Русь. Вообще «встань великая в людех» проявлялась тогда повсеместно. В особенности упорно и кроваво сопротивлялись радимичи и вятичи. И если хоромы пискупов приходилось ставить всегда в городках, то есть за стенами, которые защищали бы их от паствы, то, с другой стороны, стали всё чаще и чаще пропадать без вести и волхвы непокорные. Жертвы многие падали с обеих сторон: мученики старой, дедовской, веры и мученики, большею частью подневольные, веры новой, которую они, увы, и сами путём узнать ещё не успели.