Был уже месяц студень. Кресы[3] были на носу. Морозы стояли железные. И тихо-тихо было в лесах — ни одна веточка не шелохнётся… Но следы всякого зверья по снегу говорили Ядрею, как и всякому лесовику, о жизни леса-кормильца все: где тур могучий прошёл, где лоси сохатые на заре кормились, где ночевали в снегу в лунках тетерева, где куница добычи шарила, где зайцы косоглазые жировали… Прямо сердце радовалось, сколько всего на свете было и как привольно было в тёмных, пахучих лесах!..
И вот вдали, среди высокоствольных сосен замелькали вдруг беспорядочно разбросанные избы под кудрявыми столбиками дыма, послышался лай собачий и крики детворы. Несколько дерзких остромордых собак бросились было на незнакомца, но он так внушительно поднял свою дубовую палку, что они сразу осели…
— Батюшки, да, никак, это сам Ядрей!..
И хорошенькая Дубравка, бравшая на обледеневшем колодце воды, всплеснула руками и засмеялась, и её тёмно-серые, бойкие глаза с удовольствием смотрели на молодцеватого, подбористого парня, так непохожего на тяжёлых, закопчённых лесовиков.
— А мы тебя уж и видеть не чаяли… Здорово ли живёшь?
— Здравствуй, Дубравка… — улыбнулся мягко Ядрей. — Покинул я тебя девчонкой сопливой, а теперь, гляди, какая раскрасавица стала — чисто вот княгиня киевская!..
— Ну, ну, не подсмаливайся!.. Слыхивали… — смеялась Дубравка всеми своими зубами белыми. — И как ловко подошёл: под самый карачун… Смотри, приходи к нам пиво пить…
— Это уж как есть: к тебе первой…
И он, тряхнув головой, молодцевато зашагал к той избе, в которой он увидел впервые свет. Но на месте старой избушки сияла свежими брёвнами новая. И новый был двор… Хорошо построились. И только было шагнул он за тын, как столкнулся с исхудалой женщиной с тихим, усталым лицом, которая с вёдрами на коромысле шла по воду.
— Ядрей… Родимый… Да ты ли это?!
И мать крепко-накрепко обняла его и прослезилась: она уж давно боялась, что её Ядрея и на свете белом нет…
И в уже закопчённой, но так приятно пахнувшей смолью от брёвен избе сразу началась весёлая суета: «Ядрей, Ядрей пришёл!..» Вокруг избы, как полагается, любопытная детвора собралась со всего посёлка. Некоторые, не в силах выносить тяжести неразделённой новости, уже мчались по своим дворам: «Ядрей, Ядрей пришёл!..» Только востроухие собаки одни не разделяли, казалось, общей радости, и упорно и недовольно лаяли, и рычали, и мочились, и опять лаяли: они предупреждали всех, что идёт чужак, на них внимания не обратили — теперь, если случится что недоброе, пусть на них никто не пеняет: р-р-р-р-р… И звонко отдавался обиженный лай их в морозных чащах лесных.