Дед Боровик, заслышав их стремительный бег, остановился, прислушался и усмехнулся в свою белую бороду: так, бывало, и он проводил в старые годы эту вещую ночь светлого Ярилы. В белой холщовой сумке его было полно трав заветных, а в душе стояло светлое умиление пред несказанной красой жизни земной.
Дубравка у догорающих огней всполошила всех:
— Водяной, водяной лугами ходит, и с дитёнком своим!..
И от жуткого, прерываемого смехом рассказа её ещё краше стала росистая, умирающая ночь. И Запава смотрела на неё страдающими глазами, и злился, как всегда, длинный Ляпа. А молодёжь набрала уже ещё сушняку, снова подняла золотые дворцы над лугом, снова полетели сквозь огненные, золотисто-красные космы молодые пары, и снова загремела плясовая:
Во лузех, во лузех
Ещё во лузех, зеленыих лузех…
Выросла, выросла,
Вырастала трава шёлковая…
Расцвели, расцвели,
Расцвели цветы лазоревые…
И уже метались в пляске бешеной пёстрые пары…
Не отдай, не отдай,
Не отдай меня за старова замуж…
Старова, старова,
И я старова насмерть не люблю…
А за рекой белело… Звезды побледнели, побледнели пожары… Туман густел. А молодые голоса полыхали под заливистый молодецкий посвист и мерное плесканье в ладоши:
Ты отдай, ты отдай,
Ты отдай меня за ровню замуж…
Ровню я, ровню я,
Уж я ровню душой люблю…
С ровней я, с ровней я,
Уж я с ровней гулять пойду…
Уморились, замаялись и, горящие, опять на траву росную повалились…
— Ребята, а ведь светает!.. — крикнул кто-то.
И сразу по всем этим заворожённым огневой ночью душам прошла полосой, как туман предутренний, тихая печаль: неужели уже конец?!
Ещё немного — и среди догоравших костров-пожаров тихо, торжественно, со смехом на устах иногда, но с печалью в душе по лугу к реке потянулось шествие: четыре парня несли передом липовое корыто с разукрашенным в цветы последние Ярилом. Бог любви вместе с солнцем отжил свою жизнь, и это было погребение его. И все подошли к крутому обрыву над туманной Десной и помедлили: жаль было сердцам расстаться со светлым богом! Но неизбежное — неизбежно… И вот два парня взяли Ярилу за голову и за ноги, раскачали и — бросили в туман. Внизу, под берегом, послышался тихий всплеск воды, испуганно засвистали спавшие на отмели кулички носатые и — Ярилы не стало…
Молодёжь сбежала к тёплой, как парное молоко, воде — по ней шли от зари розовые отсветы, — и Дубравка первая бросила в реку свой привядший, растрепавшийся венок. За ней скорее полетел и венок Ядрея. Венки закружились, мелкие волны кругами, играя, от них пошли, но сейчас же венки соединились вместе и весело поплыли по течению. Дубравка радостно забила в ладоши, и закружилась, и засмеялась: будет, будет она за суженым своим и счастлива будет их жизнь!.. Ядрей, точно заколдованный, не мог насмотреться на свою ладу огневую… И другие венки полетели в воду. И одни кружились, точно привязанные, на одном месте, — это предвещало семейные ссоры, — другой — то был венок Запавы-русалки — к берегу прибило, и затуманилась бедная Запава, а один даже неизвестно почему на дно пошёл. И бросившая его беленькая, худенькая Званка лицо обеими руками закрыла: страшное это знамение!.. И подруги все бросились утешать её: