Зная все это, барон Торский давно похоронил надежду умертвить короля с помощью клинка или яда. Но магия – другое дело, и посланник уповал на колдунью, веря, что ей под силу, к примеру, поразить Вилера невидимой стрелой, выпущенной за много лиг от Тарантии, или сотворить нечто подобное, недоступное человеческому разумению.
С этой же целью он хотел использовать Ораста, рассчитывая, что мятежный жрец рано или поздно разгадает таинственные письмена колдовской книги… Юноша корпел над этим фолиантом днями и ночами напролет, и барону не в чем было его упрекнуть, но пока что добился не слишком больших успехов, ведь порой уходило несколько лун, чтобы познать смысл одной-единственной фразы.
Вот почему немедийца удивили последние слова Марны, в которых явственно слышалась надежда, что ведьма возлагала на Ораста.
– Я полагал, ты прибегнешь к колдовству, – пробурчал он недовольно.
– Да, и к нему тоже, – отрезала Марна, поняв посланника с полуслова.
Больше им не о чем было говорить.
Когда Амальрик выбрался из леса, где было значительно темнее, вечер уже вступил в свои права, на землю спустились густые сиреневые сумерки, и лишь далеко на западе, над темной чертой окоема, горела полоска заката, но багрянец ее уже был изрядно подпорчен глубокой ночной синевой, и если бы не щербатая желтая луна, зависшая над самой головой, так что, казалось, еще чуть-чуть, и она запутается в высоких кронах черных деревьев, – дороги под копытами было бы почти не разглядеть.
Барон Торский вполголоса выругал себя, поминая всех богов тьмы и света, за то, что так сглупил, задержавшись сверх всякой меры в лесной хижине, но поделать уже было нечего, и приходилось смириться с тем, что в столицу придется возвращаться в потемках. Мелькнула, правда, мысль попроситься на ночлег в дом к Тиберию Амилийскому, – воспитанный в традициях старого гостеприимства, тот никогда не отказал бы гостю в крыше над головой и куске хлеба, но Амальрик тут же отогнал минутную слабость. Не хватало еще, чтобы кто-то задумался – а что, собственно, делает немедийский посланник в столь неурочное время вдали от своей дворцовой опочивальни? Это было бы по меньшей мере некстати…
Закусывая на ходу краюхой хлеба, что поутру он прихватил на кухне, и запивая водой из фляги, – немедиец старался не злоупотреблять вином: ясный ум стоит куда больше минуты наслаждения от глотка живительной влаги, – он неустанно подстегивал коня, стараясь держаться лесной опушки, хмуро косясь на оставшийся позади холм и постепенно исчезающие из вида огоньки деревни. Какое-то время до него доносились еще звонкие детские крики, лай собак и коровье мычание, – но вот стихли и они. Теперь лишь треск сверчков да уханье совы нарушали безмолвие.