Ораст не стал спускаться к ужину, хотя за ним и присылали. Вот уже третий день, как, строго следуя указаниям Скрижали, он постился, – слава Нергалу, никто из домочадцев и слуг, привыкших к чудачествам гостя, не придал этому значения, и даже господин Амальрик ничего не заметил, хоть глаз у него остер, словно у кречета. Жрец не придавал особого значения воздержанию в пище, его магический опыт подсказывал, что такие факторы не могут повредить сути предприятия – однако, поголодать пару дней было совсем нетрудно, а раз так, то зачем же ставить под угрозу успех всего задуманного из-за такой незначительной детали, как пустой желудок. Тем более, что и в обычные дни он старался довольствоваться малым.
Как ни удивительно, с каждым проходящим днем он все больше забывал, что поначалу затевал приворот только как простой опыт, эксперимент, способ определить, насколько действенны заклинания, скрытые в украденной книге несчастного мага Оствальда. Теперь же он все больше и больше задумывался об итоге своего мероприятия. Результат, поначалу такой незначительный и мелкий, становился для него все важнее с каждым часом, мысли о будущем постепенно уходили на второй план, и теперь лишь образ прекрасной Релаты безраздельно властвовал в его распалявшемся с каждым мгновением сознании.
В былые времена это не преминуло бы встревожить жреца. Годы обучения в храме приучили его сохранять строгий контроль над собственными чувствами и побуждениями; однако с тех пор многое изменилось. Пережитые страдания, говорил он себе, сделали его отличным от прочих смертных, ничтожных животных, что только и знают, что набивать желудок пищей, испражняться, совокупляться, рожать столь же убогих, как и они сами, детенышей, а потом незаметно увядать, словно листья в осень. Мудрость Скрижали и собственное его исключительное положение даровали жрецу, как твердил он себе, право самому выбирать Цель и Путь к ней, не оглядываясь на низменную мудрость тех, что мнили себя его учителями… И так, сам того не заметив, Ораст из погонщика дикой пантеры страстей, как предостерегала древняя пословица, превратился в ее жертву, и с наслаждением отдался буре неведомых прежде ощущений.
Когда за окном наконец стемнело, жрец неспешно собрал в объемистый кошель все необходимое и выскользнул за дверь. Свечу, горевшую на столе, он намеренно не стал задувать: пусть думают, что он у себя. Предосторожность, казалось бы, излишняя, однако все же так спокойнее.
Ворота еще не запирали, и, улучив момент, когда беспечный стражник, толстый и неуклюжий, словно гусь, откормленный к празднику Зимнего Солнцестояния, отошел почесать язык с приятелем, Ораст неслышной тенью выскользнул наружу, почти сразу свернул влево и крадучись побежал вдоль крепостной стены. Густые кусты полностью скрывали его тщедушную фигуру. И за это тоже можно было благодарить безмятежного Вилера, в чье царствование былые предосторожности сделались ненужными и смешными: ведь в прежние воинственные времена всю эту поросль у стен крепости давно вырубили бы недрогнувшей рукой, дабы никакой ворог не сумел подобраться к цитадели и на триста шагов.