Мой шеф смотрит на правила, затем на меня.
«Может быть, — говорю я, — этот совершенно больной хуй использует карабин „Игл Апаче“, потому что у „Апаче“ тридцатизорядный магазин, и весит он всего девять фунтов. В „Армалите“ магазин всего пятизарядный. С тридцатью патронами наш совершенно охуевший герой может пройти по струне до конца, выловить всех вице-президентов и ещё оставить по пуле на каждого директора.
Слова Тайлера вылетали из моих уст. А я был таким милым парнем.
Я просто смотрю на своего шефа. У моего шефа голубые-голубые, васильково-голубые глаза.
«У полуавтоматического карабина „J & R 68“ тоже тридцатизарядный магазин, и он весит всего семь фунтов».
Мой шеф просто смотрит на меня.
Это страшно, рассказываю я. Наверное, это кто-то, кого он знает долгие годы. Наверное, этот парень всё про него знает, где он живёт, где работает его жена и какой дорогой его дети ходят в школу.
Это чудовищно, и вместе с тем очень, очень скучно.
И на кой чёрт Тайлеру понадобилось десять копий правил бойцовского клуба?
О чём я совсем не обязан был говорить, это о том, что я знаю о кожаных салонах, провоцирующих выкидыши. Я знаю о бракованных тормозных огнях, которые выглядят достаточно прилично, чтобы спихнуть изделие торговому агенту, но отказывают через две тысячи миль.
Я знаю о реостате системы кондиционирования, который нагревается так сильно, что воспламеняет дорожные карты у вас в бардачке. Я знаю, сколько людей сгорело заживо из-за вспышки в топливном инжекторе. Я видел, как людям отрезали ноги по колено, когда турбонасос взрывался и пробивался сквозь противопожарную перегородку внутрь пассажирского салона. Я выезжал в поля, где видел дотла сгоревшие автомобили, и видел отчёты, где в графе «ПРИЧИНА АВАРИИ» значилось «неизвестна».
«Нет, — говорю я, — это не моя бумажка». Я беру бумажку двумя пальцами и вырываю её из его рук. Краешек бумаги должно быть распорол ему большой палец, потому что его рука сразу взлетела ко рту, и он начал усиленно сосать с широко открытыми глазами. Я скатываю бумажку в шарик и швыряю её в мусорную корзину возле моего стола.
«Может быть, — говорю я, — вам не стоит тащить ко мне весь мусор, который вы подбираете».
Воскресный вечер, я иду на «Вернувшихся Мужчин Вместе», и подвал Троицкой Епископальной практически пуст. Только Большой Боб, и я пришёл еле волоча ноги, с каждой мышцей скрученной и раскрученной, но мое сердце всё ещё стучит, и мысли проносятся в голове маленьким торнадо. Это бессонница. Целую ночь твои мысли носятся в воздухе.
Всю ночь напролёт ты задаёшь себе вопрос: «Я уже заснул?», «Я вообще спал?» Хвала богам, руки Большого Боба вытягиваются из рукавов его футболки, набитой мускулами и такой твёрдой на вид. Большой Боб улыбается, он очень рад меня видеть.