– Думаю, господин, вы намного богаче графа. У вас пятьдесят слуг и множество наложниц.
– Не наложниц, – возразил Диксон, и улыбка его померкла. – Неужели женщины в моем доме считают, что их наняли для этой цели?
– Каждый день приходят две-три женщины и просят работу в вашем доме, господин. Стоит вам пожелать, и весь остров будет у ваших ног. Они знают, как вы одиноки.
– Всего год, Мэтью.
– Господин, сердцу неведомо время.
Когда-нибудь ему придется рассказать Мэтью правду.
Тогда, возможно, он перестанет делать из Диксона трагическую фигуру – скорбящий муж, горюющий о наступлении каждого нового дня.
Чувство вины смыкало его уста.
– Тем не менее, – сказал Мэтью и сделал жест, словно отмахиваясь от всего сказанного, – множество женщин ждут вашего возвращения. Они будут массировать ваше тело ароматным маслом, пить с вами чай, говорить, о чем пожелаете. А когда придет ночь, подарит покой иного сорта. Зачем вам думать о европейской женщине?
Диксон приподнял бровь:
– И о какой же европейской женщине я, по-твоему, думаю?
Мэтью покачал головой и снова полез в сундук.
– Интересно, почему ты отмалчиваешься, когда я желаю с тобой беседовать, и без умолку трещишь, если мне нужен покой?
– Простите, что вызвал ваше неудовольствие, господин, – проговорил Мэтью, но его тон оставался безмятежным и легковесным.
– Ты хочешь, чтобы я уложил в постель женщину, Мэтью?
Мэтью поднял голову и посмотрел прямо в лицо Диксону.
– Нет, господин. Я никого не хочу вам предлагать. Но женщины Пинанга настроены на вас так, как никогда не будет настроена европейская женщина. Она ничего не знает о прошедших десяти годах. Ничего не знает о вашей потере.
Последнюю фразу Диксон пропустил мимо ушей.
– Похоже, ты считаешь, что я пылаю вожделением к жене своего кузена. Почему бы это?
– Я видел, как вы на нее смотрели, господин. Как будто она была блюдом, а вы – умирающим от голода.
– Ты все придумал, Мэтью. Я просто оценивал ее внешность, ничего больше.
Мэтью с сомнением посмотрел на Диксона, но промолчал.
– Я сам выберу себе женщину. И дело не в том, из Европы она или с Востока.
Диксон бросил взгляд на своего спутника и обнаружил, что Мэтью вновь повернулся к сундуку и целиком ушел в работу.
И так всегда. Спор никогда не длится больше минуты, а чаще – одно мгновение – и все. Мэтью просто замолкает, словно понимая, что слишком близко подошел к границе дозволенного, исчерпал предоставленную ему свободу в отношениях с хозяином.
Бывали случаи, когда Диксон сам искал ссоры, хотел спора, жаркой дискуссии, но Мэтью никогда не давал ему этой возможности. Просто высказывал свое мнение и тут же отступал, вроде обиженной собаки, которая лает, лает, а потом пугается и убегает.