— Знаете, чего я хочу, Кэтрин? — спросил граф. Он окунул палец в блюдце и, поднеся ко рту, принялся медленно его облизывать. Кэтрин, глядя на капли густых сливок, стекающих по его пальцам, невольно облизала губы. Это вызвало у графа улыбку. Кэтрин вновь опустила голову и сосредоточила свой взгляд на почти полной тарелке, стоящей перед ней. О Боже, похоже, что она все время пила вино и совершенно ничего не ела!
— Я хочу, чтобы вы ухаживали за Джули, — глухо прошептал граф, наклонившись к ней так близко, что Кэтрин почувствовала его дыхание на своей шее. — Хочу, чтобы ты кормила ее своей грудью.
В полной тишине Кэтрин повернулась и с возмущением посмотрела ему в глаза. Она не могла отвести взгляд, хотя и понимала, что необходимо сделать это. Граф сидел невозмутимым видом и скользил взглядом по ее фигуре. — Я бы мог тогда прикоснуться губами к розовому бутону на твоей груди и слизать языком твое молочко. Вот такие сливки тигры действительно любят.
Она резко встала, чуть не опрокинув стул.
— Вы, видно, из тех, кто позволяет вести себя оскорбительно, — тихо сказала Кэтрин. Даже слишком тихо.
Она вышла из комнаты, прежде чем он успел что-либо ответить, но улыбку, мелькнувшую на его губах, она заметила.
Ветреным утром следующего дня к графскому дому в Мертонвуде подъехали двое мужчин. Джереми Латтимор выглядел утомленным и еле держался в седле, хотя сердито косящийся на седока конь его казался вполне свежим. Это только лишний раз подтверждало убеждение Джереми, что все лошади его брата ведут родословную от самой преисподней и самое лучшее было бы всех их перестрелять. Конечно, надо признаться, он никогда не любил ездить верхом, а предпочитал спокойную, устойчивую карету. Джереми, как и его брата, дед обучал верховой езде чуть ли не с пеленок. Однако это не избавило его от неприязни к лошадям, особенно к лошадям Фрэдди.
Спутник молодого Латтимора, высокий гибкий человек неопределенного возраста, искренне развлекался, наблюдая за попытками Джереми слезть с лошади и неуклюжей помощью старого Таунсенда. Пожилой дворецкий ухватил пляшущего коня за поводья и безуспешно, пытался заставить его стоять спокойно. Конь по кличке Гром, переименованный Джереми в Босвика, поскольку так звали в детстве столь же ненавистного ему мальчишку-задиру, поскольку тряс мордой, скалил зубы и резко отскакивал вбок всякий раз, как только седок вынимал ногу из стремени.
— О Боже, старик! — закричал Джереми, доведенный до отчаяния строптивостью коня и собственной неловкостью. Особенно его раздражал насмешливый взгляд секретаря брата, сидевшего в седле с уверенностью прирожденного наездника. — Неужели у вас тут нет конюхов, в конце концов?!