Тех, кто хотел помешать союзу, нет в Петербурге. Толстой и сын его сосланы на север, в Соловецкий монастырь, где их велено «розсадить по тюрьмам» и «меж собою видетца не давать». Даже в церковь выпускать их порознь, под караулом. Каморы холодные, пища скудная. Для старца, больного подагрой, кара по сути смертная.
Дивьера и Скорнякова-Писарева везут в Сибирь – до Тобольска вместе, оттуда в разные дальние города. Анна Даниловна напрасно взывала к милосердию – светлейший брат на её мольбы не ответил. Жёнам осуждённых жить в своих деревнях «где пожелают», но безотлучно.
Поплатилась за дерзкий свой язык Волконская, – ей приказано пребывать в Москве и в поместьях. Наказаны её друзья – Маврин определён на службу в Тобольск, обер-секретарь Синода Черкасов – в Белокаменную, описывать церковное имущество.
Арап Ганнибал был осторожен, в салоне держал язык за зубами, – не помогло, светлейший почёл нужным удалить фаворита княгини. Быть ему в Казани, осмотреть старую крепость, – буде её чинить безвыгодно, пусть сооружает новую, по наилучшим образцам европским.
Среди ссыльных – Иван Долгоруков. Отзывался о Меншикове неуважительно, а главное, пьяница он, распутник, пустобрёх, вовлекал инфанта в пороки.
Фортуна покорна князю.
Месят весеннюю грязь телеги с колодниками, кони драгун-конвоиров. В опустевших особняках обыски – чиновники, снаряжённые судом, роются в сундуках, гардеробах, вспарывают перины, подушки, допрашивают слуг. Нет ли тайников с оружием, с ядом, с подмётными письмами? Старания обнаружить зловещий заговор безуспешны. Однако суд, что ни день, строчит распоряжение под диктовку его светлости – ужесточить судьбу преступников, отнять у них чернила, бумагу, изолировать, следить за каждым шагом, подробно докладывать – во исполнение высочайшего указа.
Подпись Екатерины действует.
Верховный тайный совет наблюдает расправу безмолвно, доверие к Меншикову являет полное.
– Поправши злых, сотворишь благо, – поучает Данилыч сановных и простых. – Сдаётся, Россия избавлена от потрясений. Царя все любят, и есть за что. Душа у него ангельская.
Дарья не нахвалится.
– Все угодья в нём, – сообщала она подругам. – Пригожество, разуменье… Старших как почитает, поискать нынче. Голубочек наш… Мужа истинно обожает.
16 мая на похоронах Екатерины царь тёр глаза до покраснения, щёку смочил слюной. Обряд справили поспешно. Три пушечных удара созвали вельмож на панихиду, затем под «минутную стрельбу» гроб водрузили на «великие, убранные чёрным бархатом сани», и восемь лошадей цугом повезли их по набережной до Почтового двора, где стояла лейб-гвардия «с ружьём и со свечами». Окутанная чёрным галера пересекла Неву, сановная публика на двух других галерах, а светлейший с царём в малой барке отдельно. В церковь Петра и Павла военные внесли гроб на плечах, князь не прикоснулся.