— Категорически отказался хоть что-нибудь объяснить. Заявил, что это его личное дело, и ничего не скажет, даже если его будут резать на куски.
— Как это так — личное дело, — возмутился полковник. — Тёмное это дело, а не личное. Может его передать следственным органам?
— Я думаю, не стоит, — ответил замполит. — Тут замешана какая-то моторная лодка. Марина в письме написала, что высылает деньги на новую моторную лодку.
— Моторная лодка? — удивился полковник. — Здесь горы, армия. Какая моторная лодка? Ничего не понимаю. Может всё же передадим его следователю?
— Не надо, товарищ полковник, — сказал замполит. — Он итак травмирован очень сильно. Следователь его доканает. Ответственность беру на себя.
— Большую берёшь ответственность, — сказал Горбатовский. — Мы в приграничной полосе. Рядом Афганистан.
— Ничего, — ответил Макаров. — Я убеждён, что эта история с Мариной и моторной лодкой государственной безопасности не угрожает.
— Ладно, — сказал полковник. — Но что будем с ним делать?
— Разжаловать в рядовые, — предложил Полубенцев.
— Он уже был один раз разжалован в рядовые, — сказал Орлов.
— Гвардеец, сержант, помощник командира взвода. Ну куда это годится? — брюзжал полковник. — Ведь уже наказан был… Это однако за тот случай, когда с Серегиным разбил мою машину?
— Его наказали не за машину, а за вино, которое они с Серегиным везли в часть.
— Да, да. Помню. Не имётся.
— А что, — продолжал настаивать Полубенцев. — Снова выстроим весь полк и снова срежем с него все лычки.
— Нет, — сказал полковник. — Воспитывать этого хулигана я больше не буду. Пусть военный трибунал воспитывает.
— Трибунал наверняка затребует акт судебно-психиатрической экспертизы, — сказал замполит.
— Что ж, свезём на экспертизу. Готовьте машину и конвой.
Проснувшись, Осинцев хотел повернуться, но сильно кольнуло в боку. Он остался лежать в прежней позе, вспоминая, что произошло. До того мгновения, когда его схватил за шею Мазихин, он помнил все, а что было после, представлялось теперь смутно, какими-то обрывками. Потом кое-как поднялся и прилёг на койку. Остаток дня ждал, что вот-вот его вызовут и потребуют объяснений. Никто не вызывал. Вечером пришёл полковой врач, осмотрел его, смазал йодом ссадины. Следом за врачом пришёл лейтенант Орлов. Командир взвода стал объяснять Олегу, что теперь он на краю пропасти, и перед ним два выбора: либо поддаться безысходному отчаянию и погибнуть, либо разобраться во всём, что произошло, и выжить любой ценой. Орлов по-дружески втолковывал ему, что между чувствами и рассудком иной раз возникают странные отношения, что чувства работают на рассудок и, стало быть, не всегда живут в согласии с ним, как не могли жить прежде в согласии рабы и господин. Рабы восставали, господин их усмирял. Так было заведено; Иначе строй погибал. Всякое брожение происходит на почве бедствий и в душе человеческой почва для внутреннего бунта — несчастье, и тут особенно опасно давать волю чувствам.