Потом отец рассказывает о своей практике. Он пластический хирург и надеется скоро оставить работу и поселиться в Аспене. Мать не любит Аспен — ненавидит холод, поэтому он планирует жить там один. И каждый раз оживляется при мысли о жизни без матери в превосходных апартаментах комфортабельного кондоминиума в горах Колорадо.
К концу нашей встречи отец неизбежно задает наболевший вопрос:
— Когда ты собираешься покончить с актерством, Дорогая?
— Ты имеешь в виду мою актерскую карьеру? — стиснув зубы, улыбаюсь я.
— Разве можно назвать карьерой восемь предложений за десять лет? Будь ты бизнесменом, давно бы уже обанкротилась.
Опускаю глаза и перебираю на коленях салфетку. Пора делать шелковые накладки на ногти.
— Почему ты не хочешь вернуться домой и остепениться? — спрашивает он и понижает голос: — Ты ведь не молодеешь и знаешь это.
— Спасибо, папа, — морщусь я.
— Но это правда. Недавно мы с твоей матерью вспомнили о твоем возрасте и ужаснулись. — Нервно оглядываюсь, не слышит ли кто-нибудь его слов. — Но потом поняли, насколько стары сами, и вот это уже был настоящий шок.
— Я не хочу возвращаться в Нью-Йорк.
— Почему?
— Здесь гораздо больше возможностей. В прошлый вторник у меня состоялось очень многообещающее прослушивание.
— Мне больно видеть, как ты выбиваешься из сил. Если вернешься, я куплю тебе квартиру, буду оплачивать все твои счета. Тебе не придется работать ассистентом.
— Меня устраивает работа на Викторию Раш, — обманываю я. Беру блестящую десертную ложку и смотрю на свое отражение.
Отец хотел еще что-то сказать, но передумал и широко улыбнулся, меняя тему:
— Угадай, кого я встретил в «Бергдорф»? Округляю глаза:
— Неужели Эрни Финклынтейна?
— Как ты догадалась?
— Да ты вспоминаешь его каждый приезд.
— Хорошо бы вам встретиться с ним, Сильви.
— Тише! — прерываю его. — Теперь меня зовут Микаэла! Сколько можно об этом говорить?
— Мы с матерью ненавидим твой сценический псевдоним и не понимаем, что плохого в имени Сильви. Оно вполне устраивало твою бабушку и должно подходить тебе, — ворчит отец.
У меня начинают гореть щеки. Какое счастье, что никто этого не слышит.
— Маленький Эрни Финкльштейн. Помню, как он приходил на твои дни рождения и следовал за тобой повсюду, как щенок. Но знаешь, он давно уже не маленький. По меньшей мере пять футов шесть дюймов, а может, даже пять и семь. Густые волосы. Жаль, что ты его не видела. Он был одет в лучший костюм, какой я когда-либо видел, и покупал еще пять. Парень всегда имел великолепный вкус, это передалось ему от Эрни-старшего, ведь у того ателье в Швейном квартале. Но ты, конечно, знаешь это. Хорошие люди эти Финкльштейны!