Антонина Николаевна переступила с ноги на ногу, вода теплыми язычками лизнула кожу. Усмехнувшись, подумала: «Расчувствовалась… А полоскать-то кто будет!»
Опустила в воду белую рубашку-косоворотку. Григорий Дмитриевич любил надевать ее летом по выходным дням: в семье ее так и звали – «праздничная». Рубашка пошла ко дну, рукава шевелились, извивались, будто живые. Антонина Николаевна подхватила ее за ворот.
– Мама, мамочка, Славик какую рыбку поймал! – опрометью бежала Людмилка. – Такая рыбка вся черная и совсем тулбища нет, а хвост прямо из головы растет.
– Слава, ты что там еще?! – окликнула мать.
– Да головастик, – отмахнулся тот. – Пусть Людка с тобой посидит, я, может, рака поймаю.
Антонина Николаевна вышла на мелкое место, положила на плоский камень рубашку, шлепнула вальком по мокрой материи.
– Дай мне постукать, – просила Людмилка.
– Сиди. Потом.
Увлекшись делом, она не заметила, как подошел сзади Григорий Дмитриевич. Только когда окликнул, покосилась на него, не отрываясь от работы.
– Быстро ты обернулся!
По багровому лицу Григория Дмитриевича светлыми каплями стекал пот, лоснился, как смазанный маслом, желтый шар выбритой головы. Фуражку он тискал в руках. Оказал, задыхаясь:
– Антонина… Тоня, послушай!
– Что это? – перебила она, глядя на оттопыренный карман широких галифе. Из кармана нелепо торчали две желтые гуттаперчевые ножки.
– Где? Ах вот! Для Люды я, – торопливо говорил он, вытаскивая из кармана пузатую куклу-голыша.
– Больше-то никуда не додумался сунуть? Ты бы за пазуху, – качала головой Антонина Николаевна. – А ну покажи, покажи. Ребята, бегите сюда, – позвала
– Возьми. – Григорий Дмитриевич шагнул к ней в воду.
Пытался улыбнуться и не мог, побелевшие губы кривились, не подчинялись ему.
– Да ты что, не заболел ли? – удивилась Антонина Николаевна. – С мамой что-нибудь? Или с Игорем? – пугалась она, глядя на его лицо. – Да говори же ты? Что?
– Война, Тоня.
– Фу-у-у, – перевела она дыхание. – Какая еще война? С кем? Японцы, что ли, опять?
– Немцы напали! Сообщили сейчас по радио, я возле гастронома слушал.
– Боже мой, – стиснув худыми пальцами виски, простонала Антонина Николаевна. – Немцы… А Игорь? Игорь как же теперь?
– Мобилизация, Тоня.
– А ты?
– Не знаю.
– Скорей, скорей, – засуетилась она.
Хватала и чистое и грязное белье, комом засовывала в корзину.
– Гришенька, дети, скорее!
– Я не пойду, я куклу стирать буду, – хныкала Людмилка, прижимаясь к отцовской ноге.
– Дома, дома постираешь, – торопила Антонина Николаевна, беспокойно оглядываясь.
Славки уже и след простыл, его будто сдуло ветром, едва отец оказал о войне: мчался в город, на центральную улицу, к своим ребятам.