– Отвори. Это я, Алена.
Григорий Дмитриевич поспешно отодвинул засов. Алена в длинной, до пят, шубейке, лицо разрумяненное, глаза блестят под платком. С порога потянула его за рукав, приподнялась на носках, обдала ухо горячим дыханием.
– Ванюша дома, идем скорей!
– Кто? – не понял Григорий Дмитриевич.
– Да Ваня же наш! Ванюша мой! Той ночью еще пришел.
– Откуда он? Целый?
– Сам узнаешь. Скорей только.
Григорий Дмитриевич кое-как натянул полушубок, нахлобучил шапку, сказал Василисе, чтобы закрыла. По деревне шагал крупно, Алена едва поспевала за ним.
– Ой, по задам бы нам надо! Увидит кто, не приведи господи, – причитала она.
Не вошел, а ворвался Григорий Дмитриевич в избу. Иван сидел на лавке возле печи. На загнетке по-стародавнему горела лучина. При ее тусклом неверном свете правил Иван пилу, разводил зубья. Со старшим братом своим поздоровался почтительно. Григорий Дмитриевич притянул его к себе, трижды поцеловал в свежевыбритые щеки, пахнущие земляничным мылом.
Иван, исхудавший, обросший длинным волосом, одет был в постиранную и отглаженную красноармейскую форму, уже изрядно потрепанную. На коленях и на локтях красовались черные заплаты – не нашлось в доме зеленого материала. В углу, вместе с рогачами и ухватами, стояла вычищенная и смазанная винтовка. Пояс с полным подсумком лежал на столе. Возле кружки с молоком – две незаряженные гранаты.
– Ты как? – косясь на оружие, спросил Григорий Дмитриевич. – Совсем или на время?
– По пути завернул, значит, своих проведать. Душа изболелась, – смущенно, будто прося извинения за то, что потревожил всех своим приходом, сказал Иван. – Из окружения выбираюсь. От самого Брянска и еще, значит, дальше… Не утерпел вот, заглянул. Ты не думай, не думай, никто меня не видел, – заторопился он. – Ночью пришел, ночью уйду.
– Не о том речь, – махнул рукой Григорий Дмитриевич. – Наши-то где, знаешь?
– Всякое говорят люди. Одно известно точно: под Тулой фронт стоит. Туда и правлюсь. В крайнем случае на Серпухов крюк сделаю.
– Вот так, прямо в обмундировании? – кивнул Григорий Дмитриевич на шинель с выцветшими петлицами, висевшую возле двери.
– Так и иду, – вздохнул Иван. – Я ведь, Гриша, из армии не отпущенный, красноармейская книжка в кармане.
– Ну, а немцы-то как же? Не нарывался?
– Я ведь по лесам больше. Днем, значит, пересплю в стогу или в хате какой, а ночью дальше. Народ хорошей. Добрый народ – и принимают, и кормят… Если, значит, самим есть что жевать… Одному-то легко мне. В Белеве вот зашел в крайнюю избу погреться. А тут немцы – шасть на постой. Едва успел в подпол залезть. Ну и просидел три дня. Картошку грыз. Ничего. Только без курева тяжко. Ихний дым чую, а у самого горло перехватывает. И кисет при мне был, а боялся махоркой себя выдать… Ну, садись к столу, Гриша. Нам Алена поесть соберет. Ухожу ведь я нынче.