– Скоро?
– К рассвету ближе. Затемно до Засеки доберусь, а там и днем можно. В лесу немца нету. В лесу только наш брат ходит.
Ел Иван не спеша и будто без особой охоты. Григорий Дмитриевич подробно расспрашивал о том, как ранило Игоря. Иван вспоминал о земляках, где и кого привелось схоронить. Незаметно проговорили братья до вторых петухов. Елена, шмыгая носом, собирала вещевой мешок. Набила его дополна, под самую завязку. Иван отстранил жену, вытряхнул содержимое мешка на стол. Обратно положил смену казенного белья, суровое домашнее полотенце, маленький кусочек мыла. В ситцевую тряпку завернул кусок сала и вареное мясо в капустных листьях.
– Ванюшенька, яички возьми, маслица побольше, – просила Алена, всовывая ему свертки.
– Ах, дура-баба, – ласково произнес он, отводя ее руку. – Воробьев-то наших чем кормить будешь?
– Картошка у нас есть. Телку зарезали.
– Скучно на одной картошке-то. Вам тут никто ничего не даст, только взять могут. А я человек служебный. На два дня провианту хватит. Там, глядишь, опять на наркомовскую норму сяду… Ты вот лыжи бы мне приготовила.
Когда вышла Алена в сени, Иван, перематывая портянку, спросил брата:
– Гриша, ты как? Может, со мной подашься? Семьдесят верст – конец невелик.
– А фронт?
– Найдем дырку.
– Нет, Ваня, не ходок я. Поясница житья не дает. До тебя добежал сгоряча, а как назад пойду – не знаю. И семья на мне висит. Три женщины, трое детишек – шесть ртов. А я им отсюда нет-нет да и подброшу кое-чего.
– Смотри сам. Только у немцев когти острые, как бы не зацапали.
– Такой угрозы нету пока. Да и ты мог бы недельку в деревне пожить, отдохнуть. Прятался бы в хате, и не узнал бы никто.
Иван ответил не сразу. Сидел зажмурив глаза, прислонившись спиной к бревенчатой стенке. Потом, встряхнувшись, поднялся, потянулся к винтовке.
– Нет, Гриша, ты мне такое не говори… Не могу я чужаком в собственном доме. Сердце мне такого не позволяет. Или не жить мне, или я в своем доме хозяин.
– Понимаю, Ванюша… Будь я лет на десяток моложе… Впрочем, это пустой разговор. На вот лучше шапку мою возьми. Теплая шапка.
– Спасибо, Гриша.
Иван оделся, потоптался на месте, пробуя, как устроились ноги в пегих домашних валенках. Туго перетянул ремнем шинель, забросил за спину вещевой мешок. Приподняв ситцевую занавеску, посмотрел на печку, где, раскинув голые руки, спали трое его ребятишек. Потянулся было поцеловать, но раздумал, боясь разбудить. Глубоко вдохнул запах детских тел и отошел помрачневший, хмурый. Предложил:
– Сядем перед дорогой.
Алена опустилась возле него на колени, прижалась щекой к ноге. Так и простояла молча, горестно и жадно смотрела в лицо мужа, роняя на валенки частые слезы.