Настольная лампа лила мягкий свет. Стены кабинета тонули в полумраке, тускло светились золоченые багеты картин. Одна из них висела над столом Гейнца. Это был самый дорогой трофей французской кампании – портрет его кумира Наполеона, написанный еще при жизни императора. Великий полководец был изображен на холме с подзорной трубой в руке. Стоял спокойно, величественно, взор его был устремлен вперед – он видел перед собой новые победы. Повинуясь своему императору, шли в бой солдаты…
Оторвавшись от портрета, Гудериан запахнул теплый халат и склонился над столом. Надо было написать несколько писем и просмотреть подробный рапорт одного из полковых командиров о непригодности старых танков Т-1.
Сзади неслышно подошла Маргарита.
– Ты очень занят?
– Нет, дорогая.
Маргарита положила на стол начатое вязанье, провела ладонью по его волосам.
– Седеешь, Гейнц. Нельзя так много трудиться.
– Больше думай о себе, дорогая. Ты утомляешься с домашними заботами.
– Это неправда, – улыбнулась она, обрадованная его вниманием. – Может быть, хочешь кофе?
Слуга доложил, что фон Либенштейн и Байерлейн просят принять их. Гудериан удивился. Он никогда не принимал офицеров у себя дома. Либенштейн прекрасно знал это. И если все-таки решил прийти, значит, дело очень важное.
– Проси.
Маргарита задержалась возле двери.
– Ты переоденешься? Дать мундир?
– Нет, – секунду поколебавшись, ответил Гудериан. Он нажал кнопку выключателя, вспыхнула люстра под потолком. Стали отчетливо видны картины на стенах, портреты деятелей германского генерального штаба: Шлиффена, Мольтке и Гинденбурга.
Офицеры вошли в кабинет возбужденные, с покрасневшими от холода лицами. Увидев их, Гудериан понял – принесли хорошую весть. «Решен вопрос о высадке в Англию», – подумал он.
Майор Байерлейн, полный, грузный человек, чувствовал себя стесненно. Сел на краешек кресла, одернул рукава тесного мундира. Подполковник фон Либенштейн держался свободно. Этот способный офицер рожден был, казалось, именно для того, чтобы работать в штабе. Он помнил сотни фамилий, огромное количество цифр, всегда знал все, что делается в частях танковой группы. Он умел постоять за себя. Если его ругали, слушал молча, плотно сжимая губы и хмурясь. Когда начальник успокаивался, Либенштейн начинал говорить неторопливо и веско. Доводы его были продуманы и убедительны. Горячность начальников разбивалась о безукоризненную выдержку подполковника.
– Чем обязан? – спросил Гудериан офицеров.
Либенштейн достал новую, хрустящую карту, развернул ее на столе, сказал с оттенком торжественности: