– Положим, у меня, кроме этой картины, было много забот в то время, – оскорбленно проговорила Анна Константиновна.
– У меня тоже быви заботы, – не сдавался Павел Потапович. – Однако я точно помню. До сегедины пятидесятых годов на месте гусавочки висев пвакат Осоавиахима, в котогом всех пгизы-вави пватить взносы в эту огганизацию.
– Знаете, Павел Потапович, я человек справедливый, – отозвалась с некоторым смущением Анна Константиновна. – Вы правы. Я помню этот плакат.
Услыхав это, почтенный академик вскочил с кресла и галантно поцеловал Анне Константиновне руку.
– А вот Женечка моя упегвась, и ни в какую! – не преминул сообщить он.
– Ну, Евгения Францевна никогда не любила признавать свои ошибки, – иронично сощурилась Анна Константиновна, обнаруживая разительное сходство с собственной внучкой.
– Ах, и плакат я помню, и эту картину, – вступила в разговор Елизавета Вивиановна. – И многих людей из поселка помню, которых, увы, уже нет.
Тут Маша, нагнувшись к самому уху брата, шепнула:
– Ка-ак они умира-али.
Димка не удержался и фыркнул.
– Не вижу ничего смешного, – одарила его скорбным взором Какумирала. – Между прочим, все там будем.
– Но я, вично, не тогопвгось! – немедленно заверил присутствующих Павел Потапович. – У меня еще тут много интегесных дев.
– Ах, Па-авел, – явно пришелся не по душе Елизавете Вивиановне оптимистический тон академика.
– И так, Анна Константиновна, мивая, значит, вы со мной согвасны, что кагтина появивась не ганыне сегедины пятидесятых годов, – обратился Павел Потапович к бабушке Димы и Маши.
– Пожалуй, вы правы, – кивнула та. – А почему это вас так волнует?
– Хотев себе доказать, что у меня еще говова габотает хоть куда! – горделиво проговорил Павел Потапович. – А вот Женечка ничего не помнит.
– Может, все-таки выпьете чаю? – еще раз предложила Анна Константиновна.
– Давайте, – неожиданно согласился Павел Потапович, которому еще не хотелось идти домой. – В таком очаговатевьном обществе можно и чайку.
– Попьем уж, пo-ока мы жи-ивы, – не преминула заметить Елизавета Вивиановна.
– Не общество, а просто прелесть, – покосившись на Какумиралу, шепнул сестре Димка.
– Заткнись, – велела девочка. – Иначе нас сейчас отсюда выставят.
Димка умолк.
– Пойдемте в столовую, – пригласила Анна Константиновна.
Все пошли в соседнюю комнату. Маша и бабушка достали из буфета чашки. Димка включил электрический чайник. Вскоре он закипел, и Какумирала принялась заваривать чай. Движения ее были плавны и скорбны. Будто бы и над чайником она творила какой-то торжественно-похоронный обряд.