– С удовольствием, – в ярости он кинул на пол трамвая скомканный билетик и вылетел вон из вагона. Я в отчаянии проводила взглядом его исчезающую фигуру. Хотелось, ой, как хотелось выскочить и побежать вслед за ним. И я бы так и сделала, если бы не заповедь. Я подняла с пола его скомканный билет.
– Если счастливый – побегу, – сказала я себе. И развернула бумажку. Справа семь – слева три. Я осталась стоять, глотая слезы. И объясняя себе, что все, что ни делается, к лучшему. А что? Если бы даже мы с Митей не поругались сейчас, то мне пришлось бы ждать его все полгода, а потом он в лучшем случае, забыл бы меня, а в худшем… И в худшем тоже. Он бы наверняка меня забыл за полгода-то. У них у всех короткая память. Да, конечно, сейчас мне больно, но… надо только представить, как мне было бы больно, если бы он бросил меня через полгода. Или через год! Вах, да мне крупно повезло, что все так относительно безопасно кончилось! Надо радоваться!
– Дура я дура, – тихонько шепнул мне внутренний голос. Однако, я взрослая женщина, и мне не привыкать забывать мужчин. Тем более таких, случайный роман с которыми не продлился и дольше месяца.
Глава пятая, в которой я проявляю бойцовские качества
Всегда мечтала отбрить кого-нибудь так, чтобы этот гад на всю жизнь запомнил! Одного из тех, кто подходит к тебе и говорит:
– Что лезешь? Вымахала, так думаешь, что все можно? – это я, например, слышала в очереди. Или вот это, из личного опыта посещения метрополитена:
– Чего расселась? Не видишь, инвалид войны. Ну-ка уступи место, глиста. Молодежь пошла! – мне всегда хотелось что-то ответить заливисто, изысканно, с умеренной толикой грубости и большим юмором. Так, чтобы сразу же, прилюдно поставить грубияна на место. Потому что интересно, как я должна понять, что надо мной в час пик нависает инвалид войны, если ему на вид не больше сорока пяти лет, а если вглядеться, то и вообще сорок. И здоровьем он пышет так, что мне, как медику со Скорой Помощи, с ним не встретиться никогда. Разве что по поводу аппендицита. Вот что бы ему не ответить:
– Что, Шариков, с колчаковских фронтов вернулись? – или еще можно так:
– Садитесь, дедушка. Вы в похоронное бюро? Подождали бы немного, вас бы туда на руках отнесли! В красивом гробу! – вот представляю, какая была бы рожа у этого бугая. Всю жизнь мечтала посмотреть, но так ни разу и не сделала, но не потому, что не пробовала. Просто когда мне на улице (или в магазине, сберкассе, метро и т. д.) говорят гадость, я не могу выдавить из себя ни слова. То ли сказывается хорошее воспитание, то ли страх, свойственный всем приезжим. Хотя, собственно, откуда у меня хорошее воспитание? Обычное, как у всех. Школа, медицинское училище, подружки-сплетницы, первые матерные слова шепотом на ушко соседскому мальчишке… Значит, мое онемение – результат шаткого положения, естественного для человека, обладающего северокавказским выговором, который, к сожалению, ничем не сотрешь. И ничего мне не остается, как потом, уже после эпизода, перемалывать в воспаленном мозгу колкие, остроумные и обидные ответы, которыми можно было утереть нос мерзавцам. Но, как известно, от таких умственных упражнений никакого толку. Но вот тогда, в тот день, когда Митя окончательно сделал выводы относительно моей полной непригодности… тогда у меня, наконец получилось сказать все, что я думаю. Жаль только, что не Мите, а одному невразумительному алкашу, который просто попался мне под руку. Что называется, оказался не в то время не в том месте! Но по порядку.