Малкиня поднялся, закинул за плечо полу длинной черной накидки.
– Делай, как знаешь князь. Я только советовать тебе могу.
– Советничек, – пробурчал князь. – Лучше бы остался да помог мне ряд с гостями уложить.
– Все понимаю, князь. Однако и ты пойми вот что. Я вернусь к Мокошиному дню[121], как раз люди на торги съедутся, в Искоростене будет много народу, а там и погода, помоги боги, установится, метель стихнет. И вот тогда-то при всем честном народе мы и выведем ведьму на божий свет, будем судить по Правде, да предадим огню. А ряд... Мы с тобой уже не раз все обсуждали, князь, и ты должен без оглядки на меня, как глава могучего племени древлян, предстать перед ними и договориться о том, что решено.
Малкиня умолк, уловив, что князю и самому пришлась по душе мысль казнить ведьму в людный Мокошин день, когда в Искоростене особенно многолюдно. Значит, у Малкини в запасе пять дней, за которые он должен успеть добраться до Гольско и доложить посаднику Свенельду, что разыскиваемая им Малфрида-Малфутка в Искоростене. И, едва простившись с князем, волхв тут же кинулся на конюшню. Велев седлать свою бурую лошадку, выехал за ворота, навстречу метели и ветру, и, пришпорив коня, поскакал в лес. Он торопился, кляня свое неумение ездить верхом, пригибаясь под сыпавшим в лицо снегом, собираясь с силами, чтобы выдержать долгий путь до Гольско. Больше всего его тревожило, как бы князь не передумал и не устроил судилища раньше времени.
Малфриде снилось просяное поле. Тяжелые колосья, напоенные соками земли, плавно раскачивались на ветру. Это было так красиво... Такой простор, такое богатство, такие особенные ощущения... Радость и ожидание. Она ждала кого-то, кто должен был приехать к ней из этого простора. Ее милый витязь, ее князь... И она уже стала различать его силуэт на коне, угадывала его посадку, его летящий по ветру алый плащ, сверкающий шлем... Только отчего-то все вокруг словно потемнело. Потемнело небо над полем, стал угасать свет, и в этом полумраке начали клониться к земле под невидимым ветром спелые колосья. И тут же стали зарастать колючим сухим бурьяном, а земля почернела, взбугрилась, пошла чудовищными трещинами, принялась разлетаться черным песком, точно пеплом. Или и впрямь пеплом? Даже фигура витязя потемнела. Его алый развевающийся плащ покрылся чернотой, погас блеск шлема. Из-под надвинутого на лоб капюшона холодно и остро сверкнули бездушные светлые глаза.
– Что, тяжело тебе без меня? – дохнуло откуда-то из глубины. – Нет места тебе нигде, потому что ты моя и только моя!..