– Не знаю, – трезвым голосом ответила Маша и легонько-вежливо потянулась освободиться от него. – Как будто сжалось все, и больно. Больно, – жалобно повторила она. – Мне ужасно стыдно, что все так неудачно, уже второй раз.
– Ну ладно, у Нины, я понимаю, у тебя был шок, истерика, что там еще у вас бывает... но сейчас-то ЧТО? Тебя как забетонировали внутри...
– НЕ ЗНАЮ...
На этом попытки уединиться закончились. Ничего между Машей и Антоном не происходило, даже простенького ученического пятиминутного секса, а уж тем более в изощренном варианте дешевых порнографических картинок, которые мучительным пасьянсом раскладывались перед Бобиным мысленным взором. В этом любовном треугольнике, как водится, каждый чего-то важного не понимал. Маша радовалась, что все близкие собрались вокруг нее. Ей и в голову не приходило, что Боба страдает. Антон вообще не задумывался ни о чем, кроме странных физиологических шуток Машиного тела. А Боба не догадывался, что яркие сексуальные сцены между Машей и Антоном случаются только по определенному адресу – собственная Бобина постель по соседству со спящим неподвижным клубком Гариком, его же, Бобина, голова и его же разгоряченное обидой воображение.
После сорокового дня ежевечерние сборы прекратились, Костя уехал к себе в деревню, а остальные, кто нехотя, а кто и с удовольствием, вернулись к привычной жизни. И навещали Деда поначалу пару раз в неделю, затем только в субботу, а вскоре субботы стали оставлять для поездок на дачу и собирались по пятницам. Но пятницы соблюдали свято.
Дед продолжал запираться в кабинете, к общему столу выходить не желал. Этим июльским вечером, как и прежде, все собрались под дверью его кабинета, с той лишь разницей, что сегодня и дети, и взрослые сидели в гостиной вместе. Теперь, когда все вместе собирались только раз в неделю, дети больше дорожили взрослым обществом, Маша жалась к Зине Любинской, Гарик старался держаться поближе к Юрию Сергеевичу, Боба по возможности избегал оставаться с Машей и Антоном, а Нина везде улыбалась радостно, куда ни посадят, на кухню с детьми или в гостиную со взрослыми.
Вольготно расположивший свое огромное тело на диване Володя Любинский наигрывал на гитаре, напевал:
И значит, не будет толка
От веры в себя да в Бога,
И значит, остались только
Иллюзии и дорога.
– Какие стихи хорошие, – восхитилась Нина. – Я стихи люблю. Хотите, прочитаю свое любимое? – Она привстала со стула, потянувшись ко всем пышненьким розовощеким лицом, и влажно заблестела глазами. – Асадов. «Они студентами были».