– Иди домой, мама, хватит уже!
– И чего я сделала-то? – удивлялась баба Сима, пока Юрий Сергеевич, любимый зять, не нашептал ей в уголке: «Аня хочет быть самой красивой. Не нужно Наташу при ней хвалить». Но баба Сима и тут ничего не поняла, только удивилась – виданное ли дело, девчонка-то на двадцать лет моложе, а Анька к ней задирается!
Маша была убеждена, что Наташа неправдоподобно, нечеловечески хорошая. Слишком хорошая, чтобы отдельно дружить с ней за спинами родителей. Аня, нисколько о Наташе не задумываясь, считала девочку немного себе на уме. Неискренной, возможно, даже злобноватой, и с удовольствием могла бы это при случае обсудить. Но обсуждать и осуждать Юрий Сергеевич никогда бы не позволил.
Юрий Сергеевич один ее жалел. Бедная девочка, как она замкнулась в себе после смерти отца! Может быть, только он и замечал ее постоянную обиженность. Какая жалкая, вымученная появлялась на ее лице улыбка, когда он Машу по голове гладил! Юрий Сергеевич всегда старался при ней все поровну разделить. Если дочери улыбался, то и Наташе, если кто-то хвалил Машу, он торопился Наташу похвалить. Проявить к Наташе больше внимания, чем к дочери, было никак нельзя. Она не дурочка, поняла бы, что он жалеет ее и старается, а строго поровну – в самый раз.
Он жалел девочку, очень жалел. За то, что Алеша так рано умер, за то, что Аллочка не умела с ней правильно обращаться, Наташе бедной приходилось за Аллочкину суету стыдиться. Он один понимал, что девочке не позволили вырасти истинно красивой. Ведь чего стоит красота, которая не осознается. Только он знал, что тонкая умненькая девочка вынуждена была чувствовать себя дурочкой только потому, что остальные дети в компании получились очень литературные. Все сочиняли, и Маша, и Боба, и Гарик, а ей вот Бог не дал. Среди других, менее ярких, она и была бы средней среди средних, не выделялась бы так. Понимал, что одно у нее желание – сидеть тихонечко в засаде, ожидая, когда и ее заметят, оценят. Берта Семеновна говаривала: «Все не слава богу». Вот и у девочки именно что все не слава богу... Прежде Аллочка ее мелочной опекой раздражала, а теперь, став женой академика, поспешно почти бросила.
Нервная, красивая девочка, ее бы поберечь... И красота ее была какой-то беспомощной, совсем другого толка, нежели у Ани. У той победительная, как Толстой гениально писал: «Елена вошла, и старцы встали», а у Наташи – невесомая, как у олененка.
– Чай будем пить, Наташа?
Нужно было уходить, Юрия Сергеевича ждали на кафедре, но отправить девочку нельзя, необходимо посидеть с ней хотя бы минут десять.