С начала великого переселения прошло уже пять веков. Лишь кое-где в теплых краях, некогда захваченных их предками, в море давних жителей этих земель, сбереглись островки желтоволосых людей, еще не забывших богов своих древних, старые песни, старую речь…
- Не туда занесло, говоришь?
- Чужая страна. И мы в ней - чужие.
- Хунны после явились, но вольно живут.
- Где степь, там хунны у себя. Восток. Здесь к месту руссы, булгары, аланы, иные народы, чей дух прикипел к этой твердой земле. А мы что такое? Сорная трава. Одни обратились в ромейскую глупую веру, весь день бормочут молитвы. Другие…
Из протока справа наперерез тихо выплыл узконосый челн.
- Гейзерих?
Уже светало.
Кто бы подумал, что в камышах, за сетью зеленых протоков, на островке, где уютно пахнет мятой и солью, где хорошо бы лежать в траве под ивами, слушать сквозь сон простую, без слов, песню рыжей рыбачки, укрылось столько людей.
Рыбаки? Как будто. Сеть сохнет на берегу. Но к чему на поляне куча щитов и секир? И струг, уткнувшийся в кусты, мало похож на рыбачью убогую лодку.
Одеты знакомо: в рубахи льняные, грубые штаны. Ноги до колен оплетены ремнями кожаных лаптей. Свои? Так сходны - сердце зашлось. Лишь вблизи разглядел: губы, носы по-иному очерчены - суше и резче, что ли. И речь, когда заговорили, дико врезалась в слух, рвуще-картавая, крепкая. Рыкают - «верь», то ли «зверь», не поймешь.
- Русс, - отвечал Гейзерих.
- А! Русс? Гут, хорошо.
Расступились. Руслан увидел женщину.
Ну, слава богу. А то уже не по себе от вроде и не злых, но чем-то пугающих взглядов. Слишком цепких, что ли. Острых. Притязательных. Раз уж в толпе этих чужих, и по всему - опасных, людей есть женщина, и ее так чтут (сразу стихли), - не могут они оказаться вовсе бездушными, нечеловечески жестокими. Найдется средь них свой Кубрат.
Он берег в себе чистоту Баян-Слу, нежность, радость, ясную печаль, что испытал, любуясь каменной богиней в Тане, - и перенес простодушно спасибо за них на эту другую, новую женщину, уже которую на его пути.
Но она и впрямь была другой. Совсем другой. Рослой, как мужчина, по-воински прямой и статной. Белые, пышно распущенные волосы, повязанные на низком лбу желтой лентой, ложились вольно на крутую грудь. Сквозь пушистую седую прядь, как солнце сквозь туман, виднелась на левом плече круглая медная застежка - под нею сходились углы белого простого одеяния, охваченного выше узких бедер медным поясом с коротким мечом.
Медными казались в густом загаре голые руки. Босые ступни. Худое лицо в легких морщинах, с узким, горбатым, как у сокола, носом, далеко нависшим над злобно тонкими губами. С глазами, наполовину спрятанными под золотистыми мохнатыми бровями, меж длинных, светлых, как у свиньи, ресниц, - синими, влажными, точно камни, только что вынутые из воды.