Стук да звон. В шапках мохнатых, в ноговицах, чувяках - люд у широких дверей. Заметный народ. Носаты, чернявы. Статны все на подбор. Алан к ним - с важным поклоном. Ось, мол, сломалась. Нельзя ль починить. Озадачены. Видно, некстати явился к ним с делом алан. И прогнать, наверно, зазорно. Совещаются. Экий чудной тут язык - ломкий, шипящий. Пошумев, расступились. Указали место у порога: сидите, не шевелитесь.
Смотрит Руслан - у черной стены распластан на шкуре заросший до глаз, тощий мужик; ноги - в лубках, обернуты войлоком. Возле девчонка сидит с платком на лице: только глаза, длинные, черные, точно кузнечная копоть густая, снаружи. Глянула ими с испугом на пленных, голых до бедер, в цепях, к тому человеку взор отвела - он веки сомкнул - и грохнула чем-то железным по лемеху рядом с его головой.
Очнулся человек, зубами заскрипел.
Тщится не плакать. Пот на выпуклом лбу - точно брызги речные на белом камне. Белый нос уткнулся крючком в искривленные губы. Только задремлет, девчонка - по лемеху ржавому. Кто зайдет со двора, тоже стучит о железо железом. Без того будто звону и грохоту в кузнице мало.
Он со стоном таращит глаза - хворые, впалые. Алые от жгучего дыма, от света углей горящих. Дурные от долгой бессонницы. В них страх и боль. Водит ими по лицам, спокойным, даже веселым, по стенам, неумолимо черным и глухим, пыльному меху кузнечному.
- Это… зачем? - крикнул русич в ухо алану. - Наказание, что ли, такое? - Морщась от чада, от стука и скрежета, хмурый алан подал знак ему смуглой ладонью: молчи. Вздохнул обалдело - не наше, мол, дело.
…Чем же он, бедный, так провинился перед сельчанами - жен, что ли, выкрал у всех, или младенцам пятки отгрыз, - что ноги ему перебили, теперь измываются, вовсе хотят извести?
А девчонка… где ее робость да нежность? Жалость, тревога? В ясных глазах - безмятежность и простодушие. И ни капли сомнения. Кто она - дочь, сестра? А может, жена? У булгар, вон, девчонки тринадцати лет уже замужем. Ей-то он чем досадил? Чистой была, а он подстерег, надругался, - за это и мстит? Не похоже. Рыдала б, стеснялась.
Едва заметит женщину Руслан, пьянеет, немеет, хоть и усталый, голодный и грязный. Живой человек, молодой. Ищет в лицах, бровях и глазах приметы Баян, каждую новую видит через нее. И к этой сперва - с той же меркой, радуясь встрече. Однако теперь, страшной она показалась Руслану. В ней что-то от старой Туснэльды. От веры ее тупой и жестокой: «Так надо».
Кузнецы, раскалив добела концы двух обломков железного стержня тележного, занесли их в клещах над преступником.