- Господи, упокой христианскую душу! - плачуще произнес проповедник.
Она смотрела, но взгляд ее был совеем не такой, как давеча, на реке. И улыбалась синими губами, но тоже иначе. Мертвые улыбаются по-своему.
Больше всего поразила Руслана не жуткая улыбка, не равнодушный, отрешенный взгляд Ануш, не багровые полосы от ударов плетью по всему телу, не чернота окоченевших ног, а правая грудь, наискось разрубленная надвое, и грубая веревка, втиснутая в глубокий разрез на этой смуглой груди.
Сосок, темный, крупный, оказался на нижней половине, и на самом его конце замерзла алая капля.
У Руслана как-то диковинно задергалась голова, - будто ее, мотая из стороны в сторону, кто-то резко встряхивал за волосы. Не жалость к Ануш,- какая уж тут жалость, закаменело сердце, - и не ужас при виде смерти, - насмотрелся он на нее, - а нелепость, кричащая нелепость того, что случилось, ударила его по душе.
Вот, была у женщины грудь, и женщина небось гордилась, любовалась ею, тугой и круглой. И небось кто-то там, за горами, целовал эту грудь, в страсти припадая дрожащими горячими губами к этому соску.
Веточка, которую она давеча кинула ему, еще у него в руке, а самой уже нет.
Что же ему - только и подбирать после них то черевички, то веточки?
- Смотрите все! Так будет с каждым, кто вздумает бежать.
- Не убий, говоришь?
- Заповедь шестая.
- Что надобно сделать… чтоб перейти в твою веру? - глухо сказал Руслан.
- Не в мою, в Христову. Она ж и моя.
- Ну, в Христову. Надобно пройти таинство крещения, омыться от всех старых грехов, то есть умереть плотски и возродиться для духовной жизни.
- Умереть?!
- Условно. Кто не родится от воды и духа, не может войти в царство небесное, сказал Иоанн.
- Давай.
- Но созрел ли ты для веры Христовой?
- Созрел.
Ледяной ветер хлещет, как сто хазарских бичей. На привале, переговорив с начальником стражи и получив его согласие, проповедник отвел Руслана с Карасем подальше от пленных, за бугор, под которым в бочаге блестел на поверхности мутной воды тонкий серый лед.
- Обнажись, - приказал старик.
Не много времени ушло у Руслана, чтоб обнажиться,- скинул рубаху, порты скинул рваные, и весь тут.
- Сыне, что за узелок у тебя на вые?
- Русская земля.
- Сними, брось.
Руслан взял узелок в руку, хотел сорвать, - но тут вся его сущность взбунтовалась: все равно, что сердце вынуть, бросить.
- Пусть висит, - сказал он робко. - Не кумир же, не идол. Не то, что на земле, - а сама земля.
- Брось.
- Не брошу.
- Брось!
- Ну, тогда… не буду креститься.
- Упрямое ты чадо. Господи, прости неразумным их неразумие!