Наступило долгое молчание. Тавр заметил, что никто из них не смотрит друг на друга. Наконец задвигался Войдан, сказал с кривой усмешкой:
– Что ж, пришел конец прекрасной мечте?
– Ну почему уж так… – сказал Тавр неуверенно.
– А куда денете русских богов? Пока Христа принимали в народе, то, ревнив он или не ревнив, ставили рядом с другими. А если примут по всем правилам для всей Руси…
Стойгнев кашлянул:
– Не если, а когда. Князь уже решил.
– Базилевс, – поправил Кремень с неловким смехом. – Император!
– Вот-вот, – согласился Войдан. – Я насмотрелся на императоров в Царьграде. Им нужна абсолютная власть. А православная церковь всегда пятки лизала любой власти, мол, любая власть от бога, за что власть жаловала церкви земли, строила им храмы, давила их противников. Эти священники сразу же кинутся повергать русских богов, жечь капища, убивать волхвов! А народ тут же возьмется за топоры.
Тавр содрогнулся. Русичи сметут в гневе не только прибывших священников, но и великого князя, которому отдали сердца и готовы отдать головы.
– Войдан, – сказал он напряженным голосом, – вся надежда только на войска. Сейчас все еще опьянены легкой победой и добычей прямо-таки неслыханной. Наш народ беспечен, о завтрашнем дне голову сушить не любит. Мол, у коня голова большая, пусть он и думает… Надо этим воспользоваться. Перед крещением открыть все княжеские подвалы… я открою казну и все злато и серебро отдам войску… А яхонты, жемчуг, драгоценные чаши и мечи с рубинами раздадим старшей дружине. Все отдадим, с себя снимем!
Войдан кивнул:
– Авось купятся… Иначе…
Снова повисло тяжелое, как смертный грех, молчание. Тавр крикнул с болью:
– Что затихли? Разве мы здесь не готовимся к прыжку на Царьград? Вот он, Царьград, падает в наши ладони! Вокруг все страны по горло увязли в христианстве! А с волками жить – по-волчьи выть! Иначе сомнут, затопчут!
Никто не спорил, сидели, отводя друг от друга взгляды. Посреди стола стояли нетронутыми чаши с вином. Войдан вздохнул:
– Будем и мы как все… Прощай, златое царство!
– Если на всей земле нет равенства, – сказал Стойгнев угрюмо, – то непросто утвердить его в одной Руси.
«Они считают, – подумал он, – что перехитрили меня, дав мне украсть для Руси веру Христа! Дурачье! Я видел их замысел. Но какая это мелочь: выбрать веру для страны, если вместе с верой получают целый мир – Анну!» Конечно, он предпочел бы ислам. Увы, нельзя, Анна будет опечалена, что он может иметь по Корану четырех жен. Даже если он ни на одну женщину больше не посмотрит. А он готов претерпеть любые муки, только бы не вызвать на ее прекрасном личике даже тень выражения недовольства.