Борис Ильич, наконец, присмирел. Как только он услышал, в чем его обвиняют, он как-то странно посмотрел на следователя, крякнул и замолчал, словно мучительно обдумывал какой-то важный для него вопрос. Все время, пока проходил обыск, Садиков молчал и рассматривал Игоря, по-собачьи склоняя голову то направо, то налево. Кажется, он силился понять, как удалось этому незнакомцу выйти на его след. Наконец, лейтенант издал победный вопль и, стоя на табуретке, отцепил от занавески сверток, запаянный в полиэтилен и тщательно замотанный скотчем.
– Это он, – оживился Игорь, – я узнал его. Это тот самый сверток, который подозреваемый собирался закопать в лесу.
Садиков побагровел, вскочил со стула и закричал неожиданно высоким голосом:
– Не трожь! Не тобой положено! Собаки, все из-за вас! Собаки, собаки, – продолжал всхлипывать он, упав на стул и закрыв лицо руками.
Малышев, предварительно натянув резиновые перчатки, взял из рук лейтенанта сверток и начал аккуратно разматывать его. С каждым витком повизгивающего скотча Садиков вздрагивал, будто это не заветный сверток освобождали из душного липкого плена, а самого Бориса Ильича герметично заматывали этой не пропускающей воздух лентой.
Малышев уже добрался до запаянного с помощью утюга полиэтиленового пакета. Он показал его понятым и аккуратно вспорол ножом. Внутри пакета оказался еще один сверток, из оберточной бумаги. За ней – сверток из газеты. Наконец, настал момент, когда удалось добраться от того, что мечтал скрыть от глаз людских почетный пенсионер Садиков Борис Ильич. Это был старенький затертый на сгибе, замусоленный партийный билет самого Садикова.
– Это что? – со скрытой яростью прохрипел Малышев, брезгливо держа документ двумя пальцами.
– Билет члена Коммунистической Партии Советского Союза, – с издевкой ответил Садиков.
– Зачем? – угрюмо спросил Олег.
– Что зачем? – с невинной интонацией переспросил подозреваемый.
– Зачем зарывал?
– До лучших времен, – пожав плечами, ответил тот. – Вот придут лучшие времена, торжество коммунизма, призовут лучших сынов отечества, спросят: «Где ваши кровные партбилеты?», а у них-то и нет! А тут я приду: «Сохранил, скажу, сберег, в отличии от остальных вертопрахов и предателей». Мне – почет и уважение, предателям – тюрьма и каторга. А особенно тем, кто при жизни этой обижал меня, да документ грязными ручищами трогал.
– Он что, издевается? – спросил Малышев у побледневшего Костикова. – Ну, ничего, допросим нотариуса, строителей, тогда паясничать сразу бросишь, как миленький расскажешь и про махинации с квартирой, и про то, как наследство получить думаешь, и про то, как подругу свою любимую собственными руками в подвале душил.