Руби кивнула и потупилась.
Не надо быть гением, чтобы догадаться, о чем она подумала. Если Руби говорила правду, то, увидев Джейкоба, она тотчас пришла к выводу, что его убила Присцилла. Что Присс все-таки отомстила за все зло, причиненное ей отцом. И, придя к такому выводу, Руби немедленно бросилась на защиту любимой дочери.
Но тогда… Выходит, если Руби ни при чем, версия о виновности Присс вновь выдвигалась на первый план.
Мать и дочь обменялись долгим взглядом. В этом взгляде читалась взаимная любовь и стремление во что бы то ни стало защитить друг друга. Поймав такой взгляд, невольно задашься вопросом; а не были ли они в сговоре с самого начала? Боже! Может, они все спланировали заранее?
Я посмотрел на Присс, чувствуя себя не в своей тарелке. Чего уж скрывать, Присцилла мне чертовски нравилась, и ничего тут не поделаешь. Неужели я влюбился в женщину, которая накануне прикончила собственного родителя?
Пусть меня все больше грызли сомнения относительно невиновности Присс и Руби, но что касается Рипа, то я по-прежнему пребывал в уверенности, что он чист как младенец. На следующее утро, сразу после того, как Руби впихнула в меня гору оладий, пару сотен яиц и столько бекона, что запросил бы пощады даже лев, я откопал в шкафу свой «полароид» и пару раз щелкнул Рипа. На мой взгляд, портреты пса удались на славу. В основном благодаря тому, что Рип смотрел на меня исподлобья и выглядел на редкость угрюмым существом.
Мой пес явно не относился к тем, кто умеет прощать обиды.
Это обстоятельство я заподозрил еще накануне вечером, так как Рип несколько часов кряду просидел под кленовым столиком и лишь Присцилле удалось в конце концов выманить его оттуда.
Я сунул снимки в нагрудный карман куртки, и мы с Присс направились к двери, точнее, попытались направиться. Не успели мы сделать и пары шагов, как перед нами выросла Руби. На ней был розовый велюровый халат, накинутый на фланелевую ночную рубашку до пят, а поверх халата красовался неизменный фартук с анютиными глазками. Напрашивался вывод, что Руби не расставалась с фартуком даже ночью.
– Не делай глупостей, Присс! – заголосила Руби, молитвенно складывая пухлые ручки. – Почему тебе хотя бы раз не сказаться больной? – Ее губы, тронутые розовой помадой, по-прежнему были растянуты в радостной улыбке, что несколько смазывало впечатление от жалобного тона. – Неужели нельзя хоть на денек остаться дома?! А что, если в тебя сегодня снова будут стрелять…
Что ж, Руби нашла действительно сильный аргумент.
Однако Присцилла и не думала прислушиваться к мольбе матери, хотя в ее серых глазах все же читалась тревога.