(Я слушал братца Вишну и думал, что не я один избрал в эти безумные дни роль шута. Видимо, когда последний доспех пробит и в бреши светит голое сердце, только и можно закрыться что наглой ухмылкой. Иначе я давно бы отвесил Упендре подзатыльник за глумление над отцом-матерью.
Хотя знал, что он говорит правду.
А кто не знал?..)
…Двенадцатая беременность упала как снег на голову. Старовата была мама— Адити, опытна, судьбой бита неоднократно, да проморгала сроки-числа. Подзалетела, как говаривали апсары, принося в подоле младенца с обезьяньей или рогатой головой. Рожать? вытравить плод?! подкинуть дитятю бездетной асурихе? Голова пухла от размышлений, голова пухла, и живот пух, наливался не по дням, а по часам.
А когда откричала свое мама-Адити, отплакала-отвыла, поднесли ей мальчика новорожденного. Ледащенький, темненький, квакает лягухой, одни глаза на лице — драгоценный миндаль.
Не вынесла мама-Адити взгляда.
Оставила ребеночка при себе.
Усладой старости, живой игрушкой.
Муженьку плевать, он Атману-Безликому кости перемывает, ему Вечная Истина всех дороже: и друзей, и гостей, и жен с детишками! Сыновья выросли, заматерели, у самих давным-давно внуки-правнуки… А этот, темненький, еще долго при маме будет. Вот такие-то дела бабьи.
Рос маленький Вишну при живом отце безотцовщиной, при одиннадцати братьях
подкидышем. Когда-никогда забежит Лучистый Сурья или там Индра-Владыка, козу ребенку сделает, к потолку подкинет. И все. Ну о чем Индре с малышом-голышом лясы точить?! У него, у Громовержца, свои заботы, взрослые: Червь Творца на полнеба разлегся, Шушна-Иссушитель в Прародину яйца с кромешным злом отложил, дочка Пуломана-убийцы замуж просится… Пока, мама, бывай, Упендра, я побежал. А малыш вслед смотрит, слезы по щекам градом: пока подрастешь тут, всех чудищ под корень изведут, все Трехмирье поделят на уделы — живи при Свастике божком— приживалой!
Мама спросит: «Что глаза на мокром месте, сынок?» «Да так, — отвечает. — Землю из пучин на одном клыке вытаскивал, вот горой Меру и оцарапался».
Выдумщик.
(Я покраснел. Шутовство малыша незаметно превратилось в отравленную стрелу. И ничего ведь не возразишь — прав.
Трижды прав.
Эх, братья-Адитъи! — моргать не обучены, а проморгали…)
Гулко шлепались капли из кувшина Калы-Времени: вот и Индра женился, вот и Варуна в своей пучине новую обитель отстроил, с отдельным раем для убитых в бою гигантов, вот и Лучистый Сурья очередную колесницу насмерть заездил.
Вырос малыш Вишну.
Вытянулся.
Гибок, высок, собой хорош. А при маме да маминых товарках обучился не доспех — ожерелья с гирляндами носить, не поножи-наручи — браслеты на запястьях и щиколотках, не шлем боевой — шапку синего бархата. Опять же грамотен, на язык боек. Все суры-асуры, у кого девицы на выданье, стойку сделали: завидный жених! Особенно тем завиден, что будет при тесте дома сидеть, женушку ублажать! А куда ему деваться, болезному, братьям-племянникам до него дела нет и не было, до Брахмы высоко, до Шивы далеко.