– Никаких неприятных встреч. Дальше, – прервал Бенедикт.
Грегсон снова углубился в содержание послания.
– «С ужасом и гневом узнал…»
– Не надо ужаса и гнева, – заключил его сиятельство. – Дальше.
– «Мать Присциллы…»
– Ради Бога, Грегсон, только не надо читать о матушке леди Атертон, умоляю. Лучше кратко изложите главное.
Грегсон быстро просмотрел несколько последующих страниц.
– Он нашел место для лорда Лайла.
Бенедикт оцепенел.
– Какое еще место?
Грегсон начал читать:
– «Ты наверняка испытаешь такое же чувство облегчения, как и мы, когда узнаешь, что мой непутевый сын наконец-то определен. Школа Хериота в Эдинбурге согласилась его принять…»
– Школа Хериота, – механически, словно не понимая, о чем идет речь, повторил виконт. – В Эдинбурге.
– Через две недели его сиятельство пришлет слуг, чтобы они забрали лорда Лайла и отвезли в новую школу, – сообщил Грегсон.
Бенедикт встал из-за стола, подошел к окну и замер, глядя вниз, в сад. Созерцание пышных хризантем, лениво кивающих при каждом дуновении легкого сентябрьского ветерка, помогало сохранить самообладание. Душевная буря ни в коем случае не должна проявляться внешне.
Разумеется, он не сказал, о тем думает. Он вообще редко раскрывал собственные мысли. Несмотря на годы упорной муштры, размышления о ближних и их поступках порой принимали неистовый, неуправляемый характер. А внутренние монологи обилием излишеств зачастую не уступали самым цветистым тирадам зятя Атертона.
Однако в отличие от Атертона Бенедикт научился скрывать собственные чувства и мысли. То немногое, что он себе позволял, ограничивалось лишь сухими наблюдениями, саркастическими замечаниями и недоуменно или вопросительно поднятой бровью.
Жизнь – это не опера. Сцены уместны в театре.
Бенедикт не начал бегать по кабинету. Не стал бранить пустоголового зятя на чем свет стоит. Он просто распорядился:
– Отправьте Атертону письмо, Грегсон. Скажите, чтобы не утруждал понапрасну слуг. Через две недели я сам привезу мальчика в Эдинбург.
А спустя полчаса лорд Ратборн отправился в Холборн.
Из-за напряженного уличного движения Бенедикт попал в магазин гравюр и эстампов уже после того, как урок закончился и Перегрин ушел домой. Мистер Попхем сообщил, что миссис Уингейт тоже покинула классную комнату.
Бенедикт пытался убедить себя, что лучше всего написать учительнице письмо. Но все-таки отверг идею – так же, как по пути отверг немало других идей.
Письмо никак не годится. Вполне достаточно того, в котором отвергались ее услуги.
Бенедикт вспомнил, как презрительно художница упомянула об унизительном отказе, как упрямо подняла подбородок, как гневно сверкнула синими глазами. Ему же захотелось рассмеяться, склониться к этому прекрасному рассерженному лицу и…