— Вот что, — сказал он, прерывая на середине очередную струю Ганкисовой чепухи. — Смотри-ка, что я нечаянно прихватил с собой с ихнего берега. Так ты уж сделай доброе дело, сбегай туда. Отдай эту побрякушку Другому и проследи, чтобы он убрал ее куда следует.
Ганкис воззрился на него в немом изумлении.
— Нет времени, господин мой! — выдохнул он наконец. — Уж лучше ты, господин капитан, прямо здесь ее положи! И скорее бежим на корабль, пока он на скалы не сел или пока ребята с горя без нас не отчалили! Теперь, может, месяц не случится такого прилива, чтобы в Обманную бухту спокойно входить-выходить! А ночи на этом проклятом острове ни одному человеку не пережить!..
Старый паршивец определенно начинал действовать на нервы своему капитану. Вот он уже спугнул маленькую зеленую пичугу, собравшуюся было сесть неподалеку.
— Иди, я кому говорю! — рявкнул Кеннит. — Ну? Пошел!
В его голосе явственно прозвучали плети и кандалы — наказание для нерадивых. Он был весьма удовлетворен, когда бывалый матрос подхватил медальон у него из руки и опрометью бросился туда, откуда они только что пришли.
Стоило ему скрыться, и Кеннит расплылся в широкой ухмылке. А потом быстро зашагал вперед по тропе, постепенно забиравшейся на холмы. Он еще немножко отойдет от того места, где они расстались с Ганкисом. А потом шагнет с тропы в сторону. Вот тогда Ганкису нипочем его не найти, и он вынужден будет вернуться на корабль в одиночестве, а потом поднять якоря. Вот когда никто и ничто не помешает ему, Кенниту, спокойно прибрать к рукам остров Других…
— А вот и ошибаешься. Это они тебя к рукам приберут.
Кеннит вздрогнул. Это прозвучал… его собственный голос. Вернее, прошептал до того тихо, что сам Кеннит еле расслышал. Он облизнул губы и огляделся. Слова, произнесенные неведомо кем, словно пробудили его ото сна. Кажется, он как раз собирался что-то сделать, но вот что именно?…
— Ты собирался с потрохами отдаться им в лапы. Любое заклятие, знаешь ли, — палка о двух концах. Чары этой тропы понуждают тебя с нее не сходить, но они же отпугивают Других. А вот если они уговорят тебя оставить ее — тут-то ты и попался. Я бы не назвал это разумным…
Кеннит наконец-то догадался поднести к глазам собственное запястье. Ему насмешливо улыбалось его собственное лицо. Амулет, оказывается, ожил, и диводрево само собой процвело красками. Завитки деревянных волос обрели черноту, лицо стало казаться обветренным и загорелым, а глаза — светло-голубыми и обманчиво безвольными.
— А ты не подарок, я гляжу, — сообщил Кеннит амулету.