Жак блеснул в поварской ипостаси, за что ему еще предстояло быть уволенным который раз на дню.
После ужина Осип долго отплевывался от лукового супа, а Настя позволила Николя, сыну Гарпагина, пригласить себя в ресторан. Николя не ужинал вместе с семьей, он вообще жил в другом месте, но тут снизошел до того, что подкатил к дому Степана Семеновича и изъял Настю из обращения.
После того, как сынок уволок гостью, а Осип и Иван Саныч заперлись в своих комнатах и начали пить, Степан Семеныч схватился за голову, по всей видимости, осознав, в какие кошмарные траты влез, и выбранил Жака, которого тут же уволил вторично. По мнению Степана Семеновича, горе-повар ввел своего хозяина в такие траты, что разорение было не за горами.
По всей видимости, увольнение поваро-шофера Жака было тут явлением вполне заурядным и повседневным, нечто вроде ковыряния в зубах после трапезы или вытравлением расплодившихся тараканов.
Смешав поваро-шофера с грязью парижского предместья (весьма условной, надо сказать), Степан Семенович впал в сплин и тоску и заперся в своей комнате, откуда не выходил уже до утра…
На следующий день все повторилось сначала, и Бог весть сколько все это продолжалось бы, если бы не произошло событие, которое поставило на дыбы все тусклое и сытное бессмысленное существование Ивана Саныча и Осипа в пригороде столицы Франции.
А все началось с того, что Степан Семенович, подобно сыну, тоже решил пригласить Настю в ресторан. Перед этим важнейшим решением он несколько часов провел в своем кабинете, вероятно, высчитывая, на сколько он может урезать жалование Жаку, чтобы позволить себе пригласить русскую дамочку в один из знаменитых ночных заведений Парижа.
После упомянутых размышлений Степан Семеныч вышел из кабинета со скорбным лицом отставленного министра и сказал, ни к кому не обращаясь:
— В общем, нужно выехать в город. Что-то я засиделся тут.
— Папа! — воскликнула дочь. — Ты что, серьезно, что ли?!
— Угу… — мрачно проговорил тот, и все поняли, что это в самом деле серьезно. Степан Семеныч покосился на Настю и, соорудив на лице неопределенное выражение, представляющее собой нечто среднее между напряженной улыбкой и кислой гримасой, спросил с плохо наигранной веселостью:
— Настя, а вам понравилось в нашем городе?
Вопрос прозвучал так же натянуто-неестественно, фальшиво, как фраза балаганного скомороха «Ух, как я рад! У меня вчерась тетенька подохла!». Выкристаллизовавшийся за спиной Гарпагина Осип, от которого пахло винцом урожая шестьдесят восьмого года, гмыкнул; Настя ответила: