Поэтому обсуждение алкогольных традиций французов, русских, ирландцев и прочих достойных наций сопроводили обильной практикой.
Степан Семенович в попойке не участвовал: сразу же после ужина он заперся в своем кабинете и упорно не выходил оттуда, невзирая на просьбы дочери…
Поздно вечером за Настей заехал Николя, и они укатили в Париж. Николя пригласил ее погулять по бульвару Распай, а потом зайти в знаменитое кафе «Куполь», за столиком которого Эрнест Хемингуэй написал свою «Фиесту».
Разумеется, Настя не сумела отказаться. Да и незачем.
После этого Ивану Санычу оставалось только напиваться с Осипом.
Иван Саныч проснулся оттого, что кто-то тускло бормотал в висок упадочное и бесформенное, как слепившийся в ком кусок застывшего меда с чешуйчатым воском сот; сначала ему показалось, что прохудился потолок и на голову ему, Ване Астахову, капля за каплей точится назойливая вода, превращаясь в ручеек и в пытку для набитой болями и шумами головы. Обычно похмельный синдром в самой первой своей стадии заставляет еще больше вжать голову в черную трясину дремоты и провалиться. Но тут было другое. Из самых глубин всего Ваниного существа, взбаламученная, горькая, поднималась черная муть — нехорошее, жутковатое предчувствие беды. Она упорно поднималась на поверхность и с мясом выдирала сон из Ваниного тела.
«Много выпили — зачем так? — Мысль выскочила, как мышь, и тут же забилась глубоко в нору. — Сушняк… водички попить надо бы… И что я так рано проснулся? Осип разбудил, нет?»
Ваня оторвал голову от подушки и, особенно не напрягал слух, уловил чей-то храп, шедший откуда-то сверху. Ваня сел на кровати. По всей видимости, звуки, которые доносились до него, были порождены не храпом. В особенности — Моржова. Не уловить Осипов храп было достаточно сложно: Осип храпел так, как будто ему рвали трахеи и бронхи при посредстве бензопилы. А тут — как-то…
Нет. Это не храп. Это просто шорох плюща, которым поросла стена той части дома, куда поселили Астахова. От плюща полз плохо различимый, но постоянный и утомительный глуховатый звук, похожий на дыхание простуженного великана. Изредка вклинивалось сухое хлопанье старых ставен, и заводил свою песню свободный парижский сверчок.
Астахов тяжело сглотнул и пробормотал под нос, уловив исходящий от самого себя запах перегара:
— Уф… опять нажрались. Че ж?…
Последний вопрос — «че ж?» — родил у Астахова неожиданную и, что характерно, на редкость оригинальную идею: а не выпить ли? В конце концов, алкоголь — тоже своего рода снотворное, да и жажду утоляет превосходно.