— Так-с, — спросил Георгадзе, — чем могу служить?
— Вот постановление на обыск, — сказал Меркулов, подавая бумагу. Все домочадцы рассмеялись, как по команде, за исключением Георгадзе, который, чуть-чуть усмехнувшись, прищурился, просматривая постановление на обыск. Прочитав, он задумался, оглядел Меркулова с ног до головы, выронил лист, который плавно опустился на ковер.
— Для этой штуки у меня нет времени. Я тороплюсь в Кремль, сегодня меня вновь переизбирают в секретари Президиума…
Как раз в это время зазвонил телефон. Женщина наверху прокричала что-то по-грузински, Георгадзе поднялся на второй этаж.
Через пять минут та же женщина, уже по-русски, попросила нас подняться в кабинет.
Просторная в коврах комната, увешанная вперемежку портретами членов Политбюро и картинами известных художников — Саврасова, Кустодиева, Левитана, Айвазовского, — уставленная скульптурами неизвестных нам авторов, удобная и тихая, была полна также книг и напоминала то ли музей, то ли библиотеку миллионера.
Хозяин сидел в пол-оборота в кресле с высокой спинкой за дорогим столом с полдюжиной телефонов. Рука его все еще сжимала трубку красного телефона — кремлевской вертушки, а взгляд был устремлен в пространство.
Усевшись в кресле возле стола, мы увидели, что смотрит Георгадзе совсем не в пространство, а на портрет Андропова, висящий над входной дверью. Рядом висел другой портрет — усопшего непосредственного начальника Георгадзе — Брежнева. Этот портрет был окаймлен креповой лентой.
— Он… не меня… он… тебя… снимает, — медленно проговорил Георгадзе и перевел взгляд с одного портрета на другой, — ты слышишь меня… дорогой мой, незабвенный друг… помнишь, что тебе Михаил говорил… не надо… не надо этого человека к себе приближать… плохой он… ненадежный… сколько раз говорил… ты не слушал… не русский, не еврей, не грузин, а армянин… первый предатель…
Меркулов поднял глаза на Георгадзе, пристально посмотрел на него:
— Нехорошо вам, Михаил Порфирьевич? Врача позвать?
Отняв руку от телефона, Георгадзе успокоил его жестом:
— Хорошо — нехорошо! Какая разница! О чем ты говоришь, мальчик! Жить больше я не могу — это ты понимаешь?! Кавказский человек после такого позора жить не может! У кого — у Георгадзе обыск! Как я теперь людям в глаза могу посмотреть? Понимаешь? Нет, кавказец после такого позора жить не может… А обыск этот, пожалуйста, проводи, если Андропов санкцию дал… Не бойся, стрелять не будем. Я людям скажу! Подумаешь какая невидаль — миллион, десять миллионов у меня найдешь! Побрякушки найдешь, картины. Деньги не мои — порядочные люди мне доверяют, ко мне на время привозят. Что это — преступление? Побрякушки, картины из музеев пришли, в музеи уйдут, завтра же, когда я помру…