Все дальнейшее прошло как по маслу. Узнав, что при опознании должны присутствовать понятые, Маргарита Николаевна мигом пробежала по соседям и привела двоих своих знакомых. Климов, представившись им по всей форме, объяснил их роль, после чего выложил на стол перед Легостаевой десяток фотографий, среди которых была вырезанная из листа факса фотография Зои Воробьевой.
О том, как доставали эту фотографию, позже расскажет Турецкий, вернувшийся из командировки, и это была совсем не простая история.
— Вот, — объявил Климов, важно подкручивая кончики усов, — перед вами, гражданка Легостаева, находятся десять женских фотографий. Присмотритесь к ним и скажите, нет ли среди них фотографии той женщины, которая, по вашим словам, посещала квартиру Морозова в день его убийства, но в первой половине дня? А вас, граждане понятые, прошу смотреть и письменно зафиксировать в протоколе проведения опознания, какая из этих фотографий будет узнана Маргаритой Николаевной. Прошу.
И сел, чтобы записывать в протокол показания Легостаевой.
Консьержка долго и, казалось, безуспешно рассматривала каждую фотографию, вынимая ее из ряда других и откладывая вправо или налево от себя, разделяя их на две стопки. Потом взяла те, что слева, и снова разложила перед собой. Повторила операцию. Налево легли только две фотографии. И среди них — Зои Воробьевой.
Климов вдруг понял всю железную правоту Грязнова и почувствовал на собственной спине нехороший, липкий какой-то холодок. А если бы она отложила две, где одна была бы Зоина, а вторая — Маринина, тогда как реагировать? Возражать? Уверять, что она ошиблась? Но ведь таким действием можно только уверить консьержку в ее правоте — даже из чувства протеста, из упрямства бывшей театральной работницы, не запоминавшей, по ее же словам, лица, зато замечавшей, как женщина «держит спинку»!
Момент истины настал, когда Легостаева положила перед собой только две последние фотографии и убрала правую — неизвестной Климову женщины с красивым овалом лица. Осталась одна Зоя. Консьержка посидела, напряженно вглядываясь в фото, а потом вздохнула тяжко, будто принимала государственное, по меньшей мере, решение, и произнесла устало:
— Вот эта дама была тем утром у Леонида Борисовича. Находилась недолго, может быть, не больше тридцати минут. И прошла мимо меня, почти пробежала, обратно в распахнутом черном пальто, в черном брючном костюме и с оранжевым длинным шарфом вокруг шеи. Я еще подумала, что это — очень безвкусно для предпраздничного дня. Но спинку она строго держала, да.