— Встреча, можно сказать, удивительнейшая! — ответил ему сиплый. Словно не заметив сделанного замечания. — Ты вот только вообрази себе, доктор, мы вот с ним, — он ткнул грязным, заскорузлым и потрескавшимся пальцем в ясноглазого, — ведь и не чаяли никогда свидеться, после того как в Афгане я его, дурака, спасал… Мы, можно сказать, только что познакомились путем-то!..
Уже ничего не понимая, Александр Борисович молча смотрел то на одного, то на другого.
— Вы что же… в Афгане воевали?
Он вдруг ощутил тошнотворный комок, подкативший к самой гортани, и, не отдавая себе отчета в собственных действиях, подойдя к бомжам, сел на скамью…
— Давай я расскажу, Борода, давай я! — захихикал ясноглазый.
— Сам расскажу! Много ты помнишь-то?.. Ведь это я тебя узнал, дурака, а не ты меня!.. Ты послушай, доктор. — Он повернулся к Турецкому, и в нос Александру Борисовичу ударил характерный запах давно не мытого тела. — Их, щенков этих необученных, тогда прямиком чуть ли не с самолета да в самую пасть к этим гадам…
— Неправда твоя! — взвился второй. — Мы уж обстрелянные были, да разве против…
— Да какие там обстрелянные, а то я тебя не помню тогда, у тебя харя еще розовая была, как у второклашки… А я, брат, — тут в голосе сиплого впервые послышалась горечь и тоска, — я, брат, классным вертолетчиком был, сейчас не поверишь, а только правда это…
— Правда-правда! — подтвердил ясноглазый. — Кабы не правда, меня б тут хрен было!..
Он снова захихикал, а сиплый, тоже усмехнувшись, продолжил:
— Во-во… Его Коляном кличут, только тогда я этого не знал… Вся сопка после боя трупешниками усыпана была, однако я все-таки сел — вдруг, думаю, кто живой, сволочей-то этих моя «стрекоза» вспугнула да пара очередей, которые я по ним наладил… Ну сели мы, штурмана на стреме оставил, сам пошел поглядеть — и вот этого самого Коляна и нарыл!..
Теперь засмеялись оба враз, а Александр Борисович, молча слушавший и молча смотревший на эту жутковатую встречу ветеранов, ощутил головокружение… Он не был наивным человеком — куда уж с его-то работой! И много чего успел наглядеться за все свои годы. Но сейчас ох как дорого дал бы он за то, чтобы все, что происходило перед его глазами, и эти двое счастливых неожиданной встречей бомжей, и их сипло-визгливый смех оказались лишь частью какого-нибудь кошмарного сна!..
— Едва дышит, но дышит, даже шары свои пару раз, пока я его в машину заволакивал, открывал… И с тех пор, доктор, как я его в госпиталь доставил, вот только сейчас и свиделись! И как я его признал — уму непостижимо, а! По шарам его признал, больно они у него светлые да дурашливые… Так что ты, доктор, не серчай на нас, примем по маленькой — и того… свалим отседова!..