Юрий заметил, что от совершенно посторонних людей слышал, будто бы в руководстве компании возникали в последнее время какие-то конфликты, но в существо их он не вдавался, а с отцом на эти темы, по естественным причинам, никогда с глазу на глаз не разговаривал. Все беседы велись по телефону, как если бы отец стеснялся смотреть своему сыну в глаза. Просто иногда Виктор Альбертович давал ему некоторые советы, касавшиеся тактики общения с партнерами, ну и еще пару раз помог уже конкретно, когда Юрию предложили свою «крышу» сперва солнцевские ребята, а затем местная милиция. В обоих случаях конфликт словно погас сам, на корню, не успев как следует разгореться.
Мать об этих обстоятельствах до сих пор, оказывается, ничего не слышала — Юрий не делился с нею собственными заботами — и была просто поражена. И заметно, что искренне.
Короче говоря, Грязнов был теперь убежден, что «семейная версия» в расследовании может благополучно почить в бозе. И уже больше не возникать. И вовсе не надо было становиться великим психологом, чтобы задумываться о «преждевременной ясности».
Покидал Грязнов оказавшийся неожиданно гостеприимным дом, полагая, что ненадолго. Татьяна, естественно, уже успела поведать ему с печальной шутливой интонацией, как нелегко бывает ей в те долгие часы, когда дети заняты — кто в институте, кто на работе — и она в доме остается совершенно одна — ни друзей, ни подруг — так вот обернулась судьба. Вячеслав Иванович с благодарностью принял этот намек как предложение ему разделить это женское одиночество. Но единственное, о чем она попросила его серьезно, — это не приходить, а если это не удастся, то хотя бы не смотреть на нее во время похорон Порубова, где ей придется наверняка присутствовать в одной из главных, к сожалению, ролей — безутешной вдовы. Формально ж они не были разведены.
И Вячеслав Иванович понял ее осторожность — она могла ненароком выдать себя.
Грязнов пообещал, да он и сам не собирался ехать на похороны. Пусть теперь там поработают ребятки, пусть понаблюдают.
А садясь за руль, уже с хитрой улыбкой подумал о том, что если бы очень сильно захотел, то наверняка смог бы даже и украсть эту женщину на сегодняшнюю ночь — умаслить, придумать тысячи веских причин, наговорить с три короба, и она бы здорово украсила его просторное жилище, широкое и жесткое ложе в котором показалось бы им обоим мягчайшей из перин. Но… не следовало усложнять ей и без того нелегкую жизнь, не надо было даже малым намеком унижать перед детьми. А то они, отвечая на вопросы генерала, как он заметил, все же с легким недоумением поглядывали на мать, видимо, не в силах понять причины разительной перемены в ее настроении. Поэтому надо ей дать время опомниться, покончить со всеми траурными церемониями, вернуться к нормальному состоянию духа, а затем заново оценить и себя, и свои новые возможности. И вот тогда придет пора и ночных ее «побегов», и вообще любых поводов и способов «оторваться по полной программе», ибо потенциально — тоже интуитивно ощутил Грязнов — она, физически здоровая и телесно совершенная женщина, давно уже изголодалась по этому неведомому ей или, возможно, позабытому образу жизни.