«Трус! Трус, трус и еще раз — трус! Дурак и трус!»
Она уже была готова разреветься от собственной жалости к себе, несчастной, однако надо было держать марку светской львицы, и она, проглотив невыплаканные слезы, заставила себя вернуться к действительности. Тронула ладошкой Веронику, которая, видимо, прочувствовала внутреннее состояние Турецкой, и мягко улыбнувшись, произнесла:
— Ну что, ударим по российскому бездорожью на велосипедах? Говорят, помогает.
— Это уж точно, помогает, — кривой, вымученной улыбкой усмехнулась Вероника, направляясь к тренажеру. — Особенно когда километров пять дашь, и чтобы эти самые километры шли в гору, на подъем… В общем, чего мне тебе рассказывать, сама узнаешь.
После «велосипеда» они долго плескались под горячими струями в душевой, смывая с себя пот и пыль тренажерного зала, затем пили в баре удивительно заваренный чай на травках, который располагал к задушевной беседе, однако Ирина Генриховна решила не «суетиться под клиентом», дабы не настораживать слишком уж назойливыми вопросами Веронику.
Расставались, довольные друг другом.
— Может, и завтра на пару покрутим педали? — предложила Вероника уже на выходе из клуба.
— С удовольствием!
— Так что, до завтра? Или, может, вечерком куда-нибудь завалимся?
«Господи милостивый! — неожиданно для себя покрылась испариной Ирина Генриховна. — А вот этого, пожалуй, Турецкий точно не простит. Хотя, в то же время…»
Она неуверенно пожала плечами.
— Хотелось бы, конечно, но… Ты позволишь, если я ближе к вечеру позвоню?
— Само собой. Записывай телефон…
От Кутузовского проспекта до района Сандунов-ских бань, где обосновался офис «Глории», казалось бы рукой подать, однако автомобильные пробки, уже давно превратившие «Жигули» и иномарки в груды металла, ржавеющие пол окнами московских домов, вновь бросили в состояние нарастающей плаксивости, когда до сердечных колик становится жалко себя, любимую, и Ирина Генриховна теперь уже вслух жалела себя, обвиняя Турецкого во всех смертных грехах, которые только могла припомнить. Но более всего, почему-то, обвиняла его в «мужской несостоятельности». Мол, все настоящие мужики дерутся за своих любимых, а он… И далее шли маловразумительные вспышки гнева, ни к чему не приводившие.
— Хоть бы с Антоном поговорил, а то… Идиот, идиот, идиот! Тряпка и бабник!
В какой-то момент подумала, было, а не завалиться ли действительно двум вполне приличным ягодкам в какой-нибудь ночное заведение, да оторваться там по полной программе, чтобы хоть этим досадить Турецкому, и тут же самой стало стыдно своих мыслей. Передернула скорость и уже с ненавистью к самой себе пробормотала, резко трогаясь с места: