Рядом заговорили. Однако язык, на котором обменивались впечатлениями двое мужчин, находившихся в одном с Урванцевым помещении, был Кириллу неизвестен. Он только отметил, что в языке этом было тесновато от согласных, а просодией он отдаленно напоминал тональные языки Дальнего Востока. Корейский, скажем, или китайский, но оба эти языка Урванцев если и не знал, то узнавал вполне уверенно, а этот был ему совершенно незнаком. Что-то щелкнуло, потом тихонько застрекотало, как будто в комнате включили какой-то прибор, и почти сразу после этого один из мужчин подошел к Урванцеву. Ходил этот человек почти бесшумно, умело ходил, профессионально, но Кирилл его все-таки услышал и почему-то совершенно не удивился, когда подошедший, постояв секунду рядом с ним, видимо, рассматривая «мирно спящего» Урванцева, сказал по-русски:
– Добрый вечер, Пауль.
«Пауль?»
Про Пауля Кирилл определенно ничего не помнил, но по-настоящему встревожиться не успел.
– Я знаю, что вы не спите, – сказал мужчина. – Так что «просыпайтесь», пожалуйста. И не волнуйтесь, ради бога! Здесь все ваши друзья.
Секунду помешкав, Урванцев пожал мысленно плечами и открыл глаза. Лежал он на кровати, в обычном гостиничном номере, а над ним стоял высокий мужчина лет тридцати пяти от роду, темноволосый, голубоглазый, и… хорошо Урванцеву известный. Может быть, что-то Кирилл и забыл – хотя с какой стати, спрашивается? – но вот это помнил совершенно точно: и разговор в кабинете комкора Левичева, и те видеоматериалы, которые показывал тогда Урванцеву старший майор НКВД Зиберт, и это лицо, разумеется.
«Значит, я уже там».
– Здравствуйте, товарищ Хрусталь, – сказал Урванцев, смещая взгляд вправо.
Там, за спиной Хрусталя, обнаружился еще один гражданин, имевший, кстати, весьма специфическую наружность. Тоже высокий, смуглый и черноволосый, он, если бы не его, прямо скажем, чрезвычайно экстравагантный наряд – узкие, едва достающие до голени фиолетовые штаны и черная, немыслимого покроя рубаха из толстой «пальтовой» ткани – вполне мог сойти за грузина или армянина. Однако мужик этот, смотревший отчего-то в пол, по внутреннему ощущению Урванцева, ни к какой из известных ему наций и народностей не принадлежал. Возможно, конечно, что все дело было именно в этой дикой его одежде, но и стоял мужчина тоже как-то не так, и щурился не совсем по-человечески. Ничего конкретного – кроме одежды, разумеется, – и все-таки, что называется, сразу видно: «не наш человек».
«Не наш, – согласился со своей интуицией Кирилл. – А тогда чей?»
– О! – жизнерадостно воскликнул Хрусталь. – А память-то, оказывается, не отшибло! Может быть, и имечко какое-никакое шепнете, а то про Пауля, я так понимаю, вы все равно ничего не помните.