– Боязно?
– Нет, – ответил Глеб и подумал об Анне: «Кто ж ее защитит, коли не мы?»
Внизу опять возник шум. То половцы погнали пленных заваливать ров срубленными деревьями, сухими водорослями и землей в мешках, связками тростника, падалью, верно, готовились к утреннему штурму. Слышались выкрики-угрозы, стенанья избиваемых.
Поджарый седовласый воевода Сиг приказал побросать со стен в ров кади с нефтью и горящие факелы, поджечь завалы.
Ров разгорелся огромным костром. В свете пламени резко проступали пустынная пристань, башни стены. Пахло жареной падалью, паленым тростником, валил жирный дым.
Туча стрел посыпалась на стену, одна царапнула Глеба по плечу. Пожилой тмутараканец рядом с Ивашкой захрипел предсмертно – стрела впилась ему в горло.
Потом все затихло.
Вода в заливе зарозовела, легкий туман поплыл над ним, когда у половцев свирепо заиграли дудки – снова начался приступ ворот и стен Тмутаракани.
Со стороны пролива подошли русские ладьи, стали посылать в половецкий стан стрелы.
В двух местах половцам удалось перебраться через ров, приставить к стене лестницы. Вот уже первые щиты, обтянутые кожей, острые шлемы появились над крепостью.
Ивашка молотком-чеканом ударил по шлему, и половец с криком полетел вниз. Ивашка ухватился за свой меч, неистово стал рубить им: «Это вам за батю… Это за мамо… За друга Фильку». Ненависть захлестнула его, удесятерила силы, меч притупился. «Может, я тут и Сбыславу спасаю, – билась, вспыхивала мысль, – и ее…»
Глеб, подтаскивая вар, кричал: «Сторонись, ожгу!», бросал колоды на головы осаждающих, сбивал их с лестницы и сталкивал.
Отряд половцев ворвался в полубашню над воротами, стремясь захватить камнемет. Завязалась рукопашная. Русский вой, обхватив, словно обняв, степняка, покатился с ним под откос.
Стрела отсекла мочку уха Ивашки.
Приступы половцев, казалось, шли бесконечными волнами. Но вот они стали слабее и вовсе иссякли.
Уже месяц длится приступ города, а он все отбивается.
Тогда Узембе решил удушить Тмутаракань жаждой, приказал перекопать, перерезать трубы на предградье между Торжищем и пристанью. Половецкий толмач кричал под стенами:
– Перестоим, пока все не издохнете! Сдавайтесь на милость!
В городе стали рыть колодцы, но вода в них была горько-соленой, непригодной.
У Золотых ворот появились половцы с шапками, вздетыми на копья, лживо вещали:
– Послы кагана, мир!
Но им никто не верил, ворота не открыли. Тогда половцы, окружив себя пленными, начали таранить ворота окованным бревном. Их отогнали стрелами и варом.
А жажда в городе сушила губы, мутила разум. Город изнемогал. Молебен не принес дождя, не умерил солнцепек. Казалось, солнце светило безжалостно, чтобы виднее были кровь, раны и то, как жизнь погибает от железа и безводья.