Длинные переходы были не под силу Анне, но она ни разу не пожаловалась. Временами ее поочередно несли на руках брат и Глебка, делая частые привалы. Глебка старался предугадать каждое желание девушки, нести ее дольше, чем Ивашка. Анна, доверчиво положив худенькие пальцы на плечо Глебки, спрашивала:
– Тяжко тебе?
Глебка только усмехался – тяжесть нашлась! Да он ее может нести на край света, только бы вот так лежала Аннина рука на его плече.
Ивашка как-то сказал:
– Вес-то в тебе воробьиный…
Анна засмеялась, как прежде, щеки ее порозовели, глаза снова сияли лучисто.
…Уже какой день идут они Залозным путем, ловят раков в лиманах, стреляют перепелов, в редких селениях добывают кус хлеба.
В одном из таких селений их настигла радостная весть – древний дед-вещун прошамкал:
– Наши-то русичи половцев на Дону остановили… Показал каган плечи, побежал, боя не приняв.
Сейчас путь Ивашки и Глеба шел мимо глухого пруда в окружении ракит и вязов. Звонкие кобчики сидели на иссохшей вершине дерева на бугре. Стояло тихое, еще не остывшее от дневной жары предвечерье. Краснолобый дятел творил из ствола долбленку.
Глеб незаметно поглядел на друга. Круглые карие глаза его приобрели глубину, взгляд их стал сосредоточеннее, жестче. Впадинки в уголках губ утратили мягкость, отвердели, лицо возмужало.
Глеб уже давно и добровольно признал за Ивашкой старшинство, но было оно ему не в тягость. Просто понимал, что тот умелее его, бесстрашней, и гордился этой дружбой.
Из плавней вышли двое оборвышей, настороженно поглядели на Ивашку и Глеба, словно решая: скрыться ли снова или пойти навстречу?
Наконец один из оборвышей, коренастый, большеголовый, подошел ближе.
– Добривечер, – произнес он скороговоркой и располагающе улыбнулся, широко открыв рот без двух передних зубов.
– Добривечер, – ответил Ивашка.
Подошел и второй – длинный, из одних жил.
Глебка осторожно поставил наземь Анну, загораживая ее собой, придвинулся ближе к Ивашке.
Коренастый сказал успокаивающе:
– Да вы не пужайтесь, мы не вражники.
– Мы не из пужливых, – прищурился Ивашка.
– Костька я, – назвал себя коренастый. Ему было немногим более двадцати, у него живые, бесхитростные глаза. – А это – брательник мой по несчастью, – кивнул Костька в сторону жилистого, – Савка. По летам мы ровня с вами, да и судьбины, верно, одной…
Они познакомились, сели под деревом у пруда. Суматошились крикливые камышовые воробьи.
– С Чернигова сбегли, – доверительно зачастил Костька, ловко сплюнув через отверстие в зубах. – У нас там шакал… Оря. Хоромы себе строить задумал. А мы – плотники. Вот и впряг, как волов: от зари до зари хребет ломать за похлебку. Да еще лается. Я ему: «Криком изба не рубится». А тут еще Савка подпел: «Вскачь не напашешься». Он на нас с плетью, приказал в поруб, для науки, бросить.