Глава 24 Алексей Дубинин разоблачает мафию нищих
Алексей Дубинин не так давно был счастливейшим человеком. Нет, это он сейчас понимает. А раньше он не думал о том, что он — счастливейший. Ему не хватало то того, то другого; брался за несколько занятий одновременно, волновался из-за пустяков и упускал главное. Но суть-то заключалась в другом: он твердо стоял обеими ногами на земле. И он и впрямь видел в этом свое достоинство. Реалист — это тот, кто стоит обеими ногами на земле. Земля русской провинции, из века в век не дающей иссякнуть народу, наделила его своей силой. Крепкий, высокий, румяный, Алексей был образцовым представителем мужской породы, какого редко встретишь в наш век, развращенный гамбургерами и многочасовым сидением за компьютером. Военкоматская медкомиссия с удовольствием слушала чистые тоны его сердца, любовалась на стройную сильную фигуру и под конец признала годным к прохождению срочной службы. Алексей не возражал. Косят от армии одни слабаки, а он — мужик.
Когда он служил в армии, произошел у них в части случай, который сейчас он вспоминает по-особому. Один парень — звали его, помнится, Женя — боялся прыгать с парашютом. Никаких оснований не было, боялся — и все. Вроде сон ему снился, что ли, в котором он камнем летит вниз с самолета в голубом небе, дергает кольцо, а парашют не раскрывается… Ну а в армии таких хлипких оснований не признают: не умеешь — научим, не хочешь — заставим. Ну, значит, и прыгнул Женя… Один-единственный раз. Нет, парашют-то раскрылся. Но порывом ветра его утащило прямо на группу деревьев, росших сбоку заросшего травой поля. Перелом позвоночника. Алексей не дружил с этим Женей, почти не видел его, но момент, когда его, с отнявшейся нижней половиной тела, несли на фанерном щите в санитарную машину, впечатался в его бодрое, озаренное солнцем сознание. Что теперь будет с этим Женей? Говорят, он никогда больше не сможет ходить, более того, не сможет чувствовать свои ноги и все, что ниже пояса. С женщинами, значит, теперь ни-ни, да и какая женщина с таким жить согласится? В туалет ходить — только с клизмой. Разве это жизнь? Лучше, наверное, смерть. Он бы на месте Жени пожалел, что не насмерть разбился.
«На месте Жени» — это был формальный речевой оборот. Мысль о том, что Женя вчера еще был здоров, а сегодня — инвалид, так же как он сам сегодня здоров, а завтра… неизвестно, что преподнесет нам завтра, не задержалась в голове, скользнула по поверхности сознания. Своими сильными руками и ногами, своим безукоризненно работающим сердцем Дубинин был настолько далек от этого бедолаги, пригвожденного, точно червяк, к фанерному щиту («на щите» — это вроде, по истории проходили, греки так говорили о павших в бою), что, правду сказать, никак не мог себя вообразить на Женином месте.