— Вы же сами явились с повинной.
— Чего — явился? — зарычал Вертайло. — Меня вынудили! Он хотел, чтобы все сидели. Для этого зверя нет большей радости, чем посадить человека за решетку! Хлебом его не корми! Не явись я, мне бы, как Медведеву, — подарили «Смит-Вессон» с одним патроном. Поступай с подарком, как знаешь.
— Почему генерал хотел всех посадить?
— Потому что бешеный! Псих высшей марки! Дай бог ему не скопытиться, только дерьмо он первостатейное, ваш генерал. Ох дерьмо! Такое другое дерьмо еще поискать надо…
Оперуполномоченный понял, если Вертайло не остановить, то он десятки раз будет склонять на все лады понравившееся ему слово. Поэтому Щеткин, улучив момент, спросил:
— То есть, вы считаете, он несправедлив?
— Конечно. Ты пойми, голова садовая, что там все воровали — от и до! Там только этим и занимались.
— Некоторые еще и воевали, — сухо заметил Петр.
— Не смеши меня. В Косове? С кем?.. Мы там от безделья маялись. И от безденежья тоже. Нам же боевые обещали заплатить только дома. А там мы находились на скудном пайке. Вот и зарабатывали, кто во что горазд. Иначе получалось обидно. Какой-нибудь замызганный крестьянин ковыряется днем на своем участке. Вид жалкий — грязный, небритый. Вечером же, смотришь, он сидит в баре с такими же дружками. Веселятся, пьют вино, жрут, поют песенки. А мы, по-твоему, должны ходить вокруг и облизываться? Вот и загонишь что-нибудь тем же крестьянам.
Щеткин опять остановил разговорившегося собеседника, норовившего все время увести разговор в сторону от главной темы.
— А все же, Михаил Михайлович, кто, по-вашему мнению, был способен на физическое устранение Свентицкого?
На мгновение ему показалось, что взгляд Вертайло стал осмысленным. В глазах даже мелькнула хитринка. Петр серьезно засомневался — на самом деле тот пьян или валяет дурака? Играет пьяного, чтобы в случае чего отказаться от своих слов. Разрешить мучительные сомнения не успел, Вертайло опять смотрел на него осоловелыми, словно у судака, глазами.
— Неудобно выдавать товарища, только я тебе скажу как на духу: похоже, Витька Гайворонский его шлепнул. Больше некому.
— Вы называете его товарищем?
— Конечно, близкий товарищ, — сказал прапорщик и, безбожно перевирая мотив, затянул песню: — Друг мой третье мое плечо, третья моя рука…
— Поселившись здесь, вы общались с Виктором?
— А как же без этого? Созванивались, встречались. Боевое братство.
— Когда вы с ним последний раз виделись?
Вертайло пристально посмотрел на сыщика, потом перевел глаза кверху, беззвучно шевеля губами. Петр терпеливо ждал, пока прапорщик закончит свои загадочные расчеты. Наконец тот сказал: