Робер промолчал. Пусть сам скажет, чего хочет.
— Но осчастлививший тебя золотой дождь излился из иного облака.
Воистину из иного! Гоганского. Где пройдут гоганы, Чужому делать нечего. Ну, чего ты тянешь? Говори, сколько хочешь, и отстань.
— Удача, пришедшая к тебе, — знак свыше. Пришла пора спасти Талигойю от гнуснейшей из ересей, и с подобным следует воевать подобным. У погрязших в скверне горы золота, твердо стоят они на земле, остры их мечи и исполнены гордыни сердца. Создатель наш в великой мудрости своей послал нам знамение. Нет греха в том, чтобы говорить с ними на понятном им языке. Золото против золота. Сталь против стали.
Теперь Иноходец уже ничего не понимал. Неужели «крысы» заодно с «куницами» и гоганы на корню купили самый вредный из орденов? Но зачем им «истинники»? Искать союзников лучше в ордене Славы или, на худой конец, Знания, но эти?! Или «крыскам» дали отступного, чтоб не лезли, куда их не просят, но какого Змея ему ничего не сказали?!
— Победить Олларов непросто, — брякнул Эпинэ первое, что пришло в голову, — мы пытались…
— Раньше времени затеяли вы дело свое, — покачал головой магнус, — ваши сердца были исполнены доблести и рвения, но не было на вас благословения Истины, и вы проиграли.
— Ваше Высокопреосвященство! Значит ли это, что орден…
— Да, — поднял палец магнус. — Молодой Ракан станет королем во славу Истины! Но пока держи наш разговор в тайне ото всех, кроме Альдо, и особенно от Эсперадора, в скудоумии своем не желающего войны с еретиками.
Если тебя спросят о нашем разговоре, ответь любопытствующим, что речь шла о спасении твоей души и о том, что ты решил пожертвовать аббатству пятую часть выигрыша.
— Разумеется, Ваше Высокопреосвященство!
— Орден не берет, но дает угодным Создателю, — отрезал Клемент, поразив Эпинэ в самое сердце — К одному твоему золотому приложится шесть орденских, и пойдут они на великое дело. Эпоху Ветра Альдо Ракан встретит королем Талигойским.
За дверью раздалось пыхтенье и царапанье, затем створки раздвинулись, и в щель протиснулся сначала мокрый черный нос, затем — голова и, наконец, вся Мупа. Вдовствующая принцесса Матильда[55] засмеялась и потрепала любимицу по голове. Мупа принадлежала к благородному роду короткошерстных дайтских легавых и была воистину королевской собакой. Вдовица не чаяла в ней души и не уставала повторять, что Мупа умней и благородней любого дворянина. И уж тем более дайта[56] в тысячу раз лучше Питера Хогберда, ожидавшего Матильду в гостиной.
Когда восстание Окделла стало захлебываться, Хогберд бросил мятежного герцога и удрал в Агарис, хотя именно он подбил беднягу Эгмонта на отчаянный шаг. В этом был весь Питер — загребать жар чужими руками, а если запахнет жареным, прыгать в кусты, и пусть отдуваются другие. Смелую до безрассудства Матильду от Хогберда тошнило, но приходилось терпеть и соблюдать приличия. В частности, принимать гостей в соответствующем виде.