– Так, может, потому и запил? – осторожно спросил Голованов. – Совесть, может, заела?
Костин только хмыкнул на это:
– Слушай, Сева, ты меня просто убиваешь. Видать, напрочь нюх потерял. Да ты вспомни Афган! Ты мог бы припомнить хоть одно дерьмо, в котором вдруг заговорила совесть или нечто близкое к этому? Лично я что-то не упомню. Да и тебе не советую пыжиться... Совесть... Эта хреновина бывает у тех, кому она отцом с матерью передается, а если родился с червоточиной... Короче говоря, это как деньги, или они есть, или же их нет.
Он замолчал, однако чувствовалось, что он все еще не успокоился.
– Ладно, черт с ним, с твоим Толстопятовым, – пробурчал он. – Как говорят в народе, погиб Максим – да и хрен бы с ним. Говори, когда увидимся. Что-то у меня с этими штатскими даже выпить по-человечески не получается. Может, вечерком? Как говаривал когда-то дедушка Ленин, укладывая в постель свою немецкую подругу, не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня.
М-да, подполковник Костин даже на гражданке оставался все тем же Костиным, с которым и в разведку боем не страшно было пойти.
– Можно было бы и сегодня, – как о чем-то несбыточном вздохнул Голованов, – но думаю, Агеев не успеет вернуться. А без него, сам понимаешь... Он мне этого не простит.
– Тогда решайте, когда сможете, и тут же звони мне. А я мясца прикуплю, чтобы замариновать, и сделаем марш-бросок ко мне на дачу.
– Тогда, может, в субботу? Чтобы в выходной можно было опохмелиться.
– Все, договорились!
Голованов положил мобильник на стол, подошел к окну, за которым уже начинали звенеть первые по-настоящему весенние денечки. С их приходом душу заполняла какая-то совершенно непонятная радость. Подумал было о предложении Костина, что уже само по себе сулило праздник, однако мысли возвращались к Толстопятову. Он догадывался, что и на телевидении, как в каждом очаге кино, культуры и большого искусства, примы не очень-то жалуют друг друга, но то, что он услышал сейчас, было рассказано Костиным, а ему Сева не мог не верить.
Судя по времени, когда стал запивать Толстопятов, он уже был в полном раздрыге со своей любовью. Проще говоря, Мария послала его не только очень далеко, но и надолго, и он, к этому времени уже бросивший семью, просто не мог простить ей подобного удара в спину. Не мог простить в силу своего характера, то есть тех своих качеств, о которых вскользь упомянул Костин. Возможно, он еще пытался как-то вернуть Марию, но... рыба выбирает, где глубже, а человек – где лучше. Тем более такая акула, как эта журналисточка. Да простит ей Господь! И когда Толстопятов окончательно убедился в том, что он, звезда телеэкрана, для той же Марии был и остался всего лишь использованным гондоном, он...