– Коли еще на день тут останешься, можно. Вестимо, надо бы тебя к тому получше наставить, да верю, что для такого случая Господь мой спех простит, ибо боюсь: уедешь ты и опять тебя кто-либо учнет с толку сбивать.
– Нет, сестра, больше меня никто не собьет. Однако и впрямь откладывать дело нет нужды, да и любо мне будет, что не кто иной, а ты сама меня в веру отцов введешь.
– Ну, введу-то не я, а крестной матерью твоей буду, это для меня великая радость. И отца достойного найдем. Хочешь князя нашего, Василея Федоровича? – спросила Ирина, немного подумав. – Он человек добрый и уже в летах.
– Не надо князя, – сказал Карач-мурза. – Пусть лучше будет совсем не знатный человек, старик какой-нибудь.
– И правда, так лучше, – понимающе взглянув на него, промолвила Ирина, – • будто сам народ русский станет твоим восприемником. Есть у нас такой старый дед, за бортями[11]монастырскими смотрит, тут же и живет под стеной обители. Сейчас пошлю за ним и за отцом Герасимом, что у нас требы справляет. Крестик крестильный тоже тебе найду.
– Не надо, сестра, – сказал Карач-мурза. С этими словами он расстегнул ворот кафтана и, сняв с шеи золотую цепочку, на которой висели две кожаные ладанки, начал распарывать одну из них. В ней оказался зашитым золотой крестик.
– Узнаешь? – спросил он, протягивая его Ирине.
– Мой крестик! – воскликнула она. – Неужто всю жизнь на себе носил?
– С того самого дня, как получил.
– А почто его в кожу зашил?
– Как бы я, мусульманин, носил его открыто?
– И то правда. А в другой ладанке что?
– Молитва из Корана.
– Сжечь ее теперь надобно.
– Думаю, нехорошо это будет, – помолчав, промолвил Карач-мурза. – В ней нет ничего худого, это святые слова, с которыми и христианин мог бы обратиться к Богу. Лучше я ее закопаю где-нибудь в лесу.
– Ну что ж, закопай, – согласилась Ирина. – А вот погляди на это, – добавила она, доставая из ларца, стоявшего под божницей, золотой перстень с голубым бриллиантом. – Тоже с той самой поры с ним не расставалась. Носить его на пальце мне, по иночеству моему, ныне не подобает, так я его в божнице храню.
Вскоре пришел отец Герасим и после короткого совещания с игуменьей попросил Карач-мурзу последовать с ним в церковный притвор для наставления в основах православной веры.
Они уже переступили порог кельи, и Ирина готовилась затворить за ними дверь, когда Карач-мурза, вспомнив что-то, внезапно остановился.
– А не можно, сестра, вместе со мною еще одного окрестить? – спросил он.
– Кого это? – удивилась Ирина.
– Нукера моего, Нуха. А то как завтра домой поеду с поганым басурманом? – добавил он, стараясь под шуткой скрыть овладевшее им волнение.