Она лежала на расстеленном на траве одеяле, широко разбросав руки, лицом к черному грозовому небу. Порывы влажного ветра скользили по обнаженному телу, несколько крупных капель тяжело ударили в грудь. Но она не стала натягивать холстяную накидку, лежавшую в ногах. Кожа, разогретая внутренним жаром, пылающим в ее теле, легко отражала ночной холод. Она не замечала ничего вокруг, ни настороженной тишины, окружившей ее убежище, ни громких воплей, доносящихся из-за леса, ни низкого грудного пения, все громче поднимающегося над невысоким холмом, выступающим посреди пустоши, блестевшей лужицами мертвой воды. Она целиком отдалась покою и отрешенности, какие бывают лишь в шаге от цели, когда самый последний миг таит в себе самое высшее наслаждение и желание тянуть его до бесконечности становится сильнее, чем жажда, что толкала к цели. Она достигла точки равноденствия, когда желаемое магическим образом превращается в действительное, когда материализуется немыслимое, становится словом неизречимое. Время остановилось, и она наслаждалась видом зависшей над головой бездны.
Почувствовав движение в темноте, она приподнялась на локте. Совсем близко чавкнула мокрая земля, прошелестели влажные стебли.
— Хан?
Хан, как всегда неожиданно, оказался рядом. Присел на одеяло.
— Он здесь. Ли.
— Прекрасно.
— Ты должна отдать его мне.
— Он твой, — отрешенно глядя перед собой, произнесла Лилит. Встала, провела по обнаженному телу руками, стряхивая прилипшие соринки. — Подай мне одежду.
— Ли, будь осторожна. Он единственный, кто может остановить тебя.
— Меня уже никто не остановит. — Лилит засмеялась низким грудным смехом.
Забросила на плечо накидку и стала подниматься вверх по холму.
На его плоской вершине в небо взлетел язык пламени. Протяжное «о-о-ах!» понеслось над пустошью — в круг избранных вошла Великая Крыса.
Тьма окончательно загустела, накрыла непроницаемым куполом холм. Над пустошью нависла гнетущая предгрозовая тишина. А церемония вступила в тот этап, что зовется мистиками «состояние вязкого воздуха». Собравшиеся действительно дышали с трудом, словно под бременем невидимой тяжести, по щекам градом катился пот. Глаза у тех, кто еще мог смотреть вокруг, горели лихорадочным нездоровым огнем. Но большинство расширенными неподвижными глазами смотрели на слабые языки пламени, лизавшие толстые поленья.
Мужчина в черной рясе склонился над едва тлеющим костром и нараспев запричитал: