На кладбище пахло новой смертью: сосновыми лапами, свежесрезанными цветами и мокрыми лентами на венках. Из открытой могилы поднимался сырой запах растревоженной земли.
Люди, скопившиеся на узкой площадке с гробом в центре, казались безликой серой массой. Но если закрыть глаза и принюхаться, то образ толпы раскрашивался в буйные акриловые разводы.
Доминировали цвета рубиново-фиолетовый и прозрачно-бордовый, с огненной подпалиной, как на флаконе «Фарингейта». Почему-то собравшиеся мужчины в большинстве своем предпочитали именно этот парфюм. Как утверждает реклама, «Фарингейт» — запах политиков и авантюристов.
Действительно, многие из мужчин имели прямое отношение к авантюре реформ, вытрясавшей из страны душу и последние золотые, как из подвешенного за ноги Буратино. Лидеры бизнеса и политики стояли плотной группой, отделившись от простых смертных незримой границей.
Сзади их подпирали делегаты с Севера. От северян, крепкошеих и краснорожих дядек, исходил народный шипровый дух, составленный из «Денима», «Дакара» и непонятной гадости с оптового рынка.
Траурно элегантных дам окружало густо-фиолетовое облако «Опиума», с яркими просветами «Анаис» и золотыми всполохами дорогого «Диариссимо».
Растерянные и осиротевшие сотрудники Матоянца, жавшиеся к ряду соседних могил, источали кисло-прелый запах «Армани». Писк «унисекс», столь любимый офисной челядью. Они и были такими же, безликими, бесполыми существами с нездоровой кожей. Дети перестройки, мутанты межвременья. Вечные менеджеры чужого дела, вечные бухгалтеры чужих денег.
Дикарь, не открывая глаз, чуть повернул голову, чтобы не мешал запах волос подруги. Лиза предпочитала «Айсберг», чей неестественно чистый, льдистый запах навевал мысли о смерти и так контрастировал с ее черными агатовыми глазами. Но ему сейчас хотелось ощутить запах другой женщины. Стоявшей у другого края могилы. Даже без этого мрачного рва, разделяющего их, вдова казалась такой недосягаемой, такой неприступной в своем горе. И все же — такой манящей.