В подъезде глухо грохнула дверь. Стальное эхо волной покатилось по этажам.
Ожил и заскрежетал на стыках лифт.
«Раз, два, три, четыре, пять, шесть», — считал Максимов клацающие удары.
На шестом, его этаже, лифт замер. Со скрипом разъехались створки.
По бетону неверной походкой процокали каблучки. Замерли у двери Максимова.
Он прошел в прихожую. Свет включать не стал. Посмотрел в глазок. Быстро провернул ключ в замке, сбросил цепочку, распахнул дверь.
Карина со слабой улыбкой на лице стала оседать. Максимов успел подхватить ее. На руках отнес в комнату. Уложил на диван.
Вернулся, прислушался к гулкой тишине подъезда, закрыл дверь.
Карина успела распахнуть плащ и широко разбросать руки. Максимов с неодобрением покосился на ботфорты, удобно устроившиеся на спинке дивана. Наклонился над Кариной. Уловил свежий коньячный перегар, слетающий с ее раскрывшихся горячих губ.
Поправил медальон с руной, скатившийся под мышку.
Повел носом, принюхиваясь. Сквозь цветочный аромат духов и горячую испарину Карининого тела проступал хорошо знакомый, опасный, как сама смерть, запах.
Он осторожно поднял правую кисть Карины. Поднес к носу.
Пороховой нагар. Ошибиться было невозможно.
Максимов отступил. Беззвучно опустился в кресло.
В призрачном свете, просачивающемся в квартиру сквозь черные ночные стекла, лицо Карины на секунду показалось ему необратимо изменившимся.
Так выглядят любимые, которых слишком долго ждали из дальних странствий.
Вместе со знакомыми чертами они приносят на своем лице загар чужих солнц, удары чужих ветров и ласки чужых рек. В их сердцах еще звучит эхо проклятий, предсмертных стонов и слов любви совершенно нам незнакомых людей. И в зрачках их глаз навсегда отпечатались карты чужих стран, названий которых мы даже не знаем.
И эти едва заметные следы Дороги делают их для нас чужими и чуждыми. Существами другой породы. Странниками.