К тому же все это ассоциировалось и соседствовало с долгожданным звонком на перемену, с шуршанием крамольного слова «хиппи» среди брюк-клеш и мини-юбок и с бормотанием мотивчиков из «Битлз» (проходя мимо объявления о школьном вечере); все это звучало как бы чудесной увертюрой, хотя к чему бы? Да уж само собой, к чему-то необыкновенному и прекрасному, могущему наступить с минуты на минуту…
Свою работу я поначалу ОБОЖАЛА. Казалось, что в двадцать четыре года я вернулась туда, откуда ушла в семнадцать, чтобы начать все заново — и уж на этот-то раз все получится!
Учителя звали меня Мариночкой, мальчишки бросали томные взгляды, девчонки делились секретами. И даже собственные родители были довольны мною: в тот период моя жизненная позиция, похоже, выглядела достаточно активной, поскольку в первый год работы я, помнится, умудрилась провести шесть выставок, восемь библиотечных уроков и примерно двадцать две беседы о книгах в классах младшего и среднего звена.
Но вот что странно: изо всего этого самого активного года моей жизни мне чаще всего вспоминается не оформление выставки сказок Пушкина и не праздник букваря в первом классе, а тусклый февральский день, когда в библиотеку вдруг ворвалась пятиклассница Медина, азербайджанка по национальности (которой я, случалось, помогала усвоить какое-нибудь слово), и, сверкая крупными алмазами слез на громадных кукольно-твердых ресничищах, прорыдала, что ее пальто укра-а-ли, укра-а-ли!!
От этих рыданий мне вспомнились ужаснейшие минуты детства: как в садике меня заставляли есть борщ, а во время тихого часа не разрешали повернуться на бок — только на спине, руки под голову!
Пальто мы так и не нашли, хотя стремглав обегали все кабинеты на первом и втором этажах, не миновав спортзала, продленки и пионерской комнаты (тайком я перебрала даже учительские шубы и дубленки за шкафом), и домой рыдающая Медина отправилась в забытой кем-то сто лет назад болоньевой куртке. Но на следующий день, по счастью, обнаружилось, что пальто она сама оставила в туалете, переодеваясь на физкультуру. Тут она опять прибежала ко мне и, сверкая на всю библиотеку, теперь уже от радости, громадными цыганскими глазищами, бросилась целовать меня, обхватив тоненькими смуглыми ручками-веточками.
Дальше рассказывать скучно. Розовые очки полиняли, и радужный туман перед глазами рассеялся. Мединины родители, завершив обучение в нашем мединституте, увезли ее в родной Азербайджан. Пионерскую комнату по соседству с библиотекой превратили в подсобку химкабинета, и смолкли веселые завывания горнов и барабанная дробь. Подросшие мальчишки принялись поголовно курить и материться, девчонки — безобразно малевать глаза и через каждое слово в разговоре вставлять «круто», «блин» и «по-любому». Учителя оказались не способны ни собрать в срок учебники, ни хотя бы заставить учеников заклеить порванные страницы. А самое печальное — дети вдруг как по команде за какой-нибудь год перестали читать!