— Друзья! Вспомним Лао-цзы…
— И ты достал со своим Лао-цзы!
— Невкусно ему! Повесть — это тебе не закусочная, обжора!
— А роман — не ресторан.
При словах «повесть» и «роман» внутри у меня что-то сладко вздрогнуло, и я на мгновение перестала следить за нитью разговора. А когда пришла в себя, там уже не говорили, а кричали, перебивая друг друга:
— И не надо! Не надо пугать людей постмодерном! Не надо вешать ярлыки!
— Но ведь не все, что правда в жизни, правда и в искусстве!
— Вот именно! Вспомните Дали! Почему ему было можно все, а нам ничего?!
— Потому что существуют законы жанра, за-ко-ны жан-ра!!
— Я, значит, нарушитель законов! Я преступник! А вы кто? Менты?!
— Друзья! Не надо так горячиться. Вспомните Карлоса Кастанеду! Чувство собственной важности отнимает у человека…
— Я тебя убью с твоим Кастанедой!!
Из комнаты вдруг выбежал человек и промчался мимо меня, размахивая зеленой папкой. По лестнице гулко загрохотали его шаги. И все здание вздрогнуло — то ли он налетел на столик с медитирующим, решила я, то ли сорвал с петель запертую парадную дверь.
Следом из комнаты выскочили еще двое, озабоченно прислушиваясь.
— Ушел? — спросил меня один из них, словно не доверяя собственным органам чувств.
Я виновато кивнула. Вышедшие переглянулись и симметрично покачали головами.
— Попьем компот, — вздохнул один.
Другой хохотнул.
После этого они одновременно повернулись ко мне, и я заметила, что обоим, как пишут выпускники в сочинениях, художникам слова еще довольно-таки далеко до преклонных лет.
— А вы, девушка, к кому?
— К писателям, — с достоинством ответила я и идиотски хихикнула.
Все мало-мальски интересные мужчины, встреченные мною в жизни, всегда подразделялись на недосягаемых и ухажеров. Недосягаемые — они и были недосягаемые: по уму, красоте, спортивным достижениям и разным другим ярко выраженным достоинствам. К этой же категории относились симпатичные врачи, преподаватели в институте, артист Павел Кадочников в молодости и три певца, три Валерия — Леонтьев, Сюткин и Меладзе. (Чужие мужья, надо заметить, образовывали как бы отдельную, слегка обиженную судьбой группу — что-то вроде заключенных на пожизненные сроки.) Ухажеры же, как было отмечено выше, по какому-то несчастью попадались мне все как один с незначительными, однако досадными изъянами. А может быть, просто ни один не встретился со мной, как художественно выразилась однажды Людасик, в мой «бабий час».
Писатели же — ЖИВЫЕ! НАСТОЯЩИЕ ПИСАТЕЛИ! подумать только! — по определению недосягаемые, как-то, похоже, вообще не чувствовали себя мужчинами. По крайней мере некоторые из них сидели верхом на стульях вокруг длинного стола, а некоторые — на этом самом столе.