— О падре Кристофоро, — произнёс он наконец, приблизившись к монаху настолько, что мог говорить с ним, не повышая голоса.
— Ты… и здесь? — сказал монах, поставив на землю миску и поднимаясь с места.
— Ну как вы, падре, как поживаете?
— Лучше многих бедняг, которых ты здесь видишь, — отвечал монах, и голос его звучал хрипло и глухо, изменившись, как и всё остальное. Лишь глаза были прежними, став даже как будто ещё более живыми и сияющими. Словно милосердие, дойдя до предела в этом последнем своём подвиге и радостно сознавая приближение к своему исконному началу, горело в его глазах более пламенным и чистым огнём, чем тот, который понемногу угасал в них под влиянием телесного недуга.
— Но ты-то, — продолжал он, — ты-то как попал сюда? Зачем ты идёшь навстречу чуме?
— Я перенёс её уже, благодарение небу. Я пришёл… искать… Лючию.
— Лючию? Разве она здесь?
— Здесь. Хочу надеяться, что она ещё, с божьей помощью, здесь.
— Она — твоя жена?
— О дорогой падре! Нет, она не жена мне… Вы ничего не знаете о том, что случилось?
— Нет, сын мой. С тех пор как господь разлучил меня с вами, я ничего больше не знаю. Но теперь, когда он посылает мне тебя, скажу по правде, мне очень хочется узнать обо всём. Но… приказ об аресте?
— Так, значит, вы слышали, что они со мной сделали?
— Да ты-то, что же ты такое натворил?
— Ну, так слушайте. Скажи я сейчас, что в тот день в Милане я действовал вполне правильно, я солгал бы; но никаких дурных поступков за мной нет.
— Верю тебе, как верил и раньше.
— Теперь, стало быть, я могу рассказать вам всё.
— Погоди, — сказал монах и, сделав несколько шагов в сторону от шалаша, позвал: — Падре Витторе!
Вскоре показался молодой капуцин, которому он сказал:
— Будьте добры, падре Витторе, присмотрите заодно за этими нашими бедняжками, пока я отлучусь, а если я кому-нибудь понадоблюсь, позовите меня. Особенно вон тот, — как только он начнёт приходить в себя, немедленно дайте мне знать, ради бога.
— Будьте покойны, — отвечал молодой монах. И старик, обернувшись к Ренцо, сказал:
— Войдём сюда. Однако… — прибавил он, останавливаясь, — по-моему, ты изрядно проголодался, тебе надо бы поесть.
— И правда, — сказал Ренцо, — теперь, когда вы мне сказали, я вспомнил, что ведь у меня сегодня ещё и крошки во рту не было.
— Погоди, — сказал монах и, взяв другую миску, отправился с ней к котлу. Вернувшись, он подал её вместе с ложкой Ренцо, усадил его на соломенный тюфяк, служивший постелью, потом подошёл к стоявшему в углу бочонку, нацедил из него стакан вина и поставил его на стол перед гостем. Затем взялся опять за свою миску и сел рядом.